Два дня спустя у Эндрю обнаружился геморрой, настолько сложный, что его пришлось госпитализировать и удалить часть тонкой кишки.
Я съездил к нему в больницу на мотоцикле, подарил модели самолётов, чтобы он мог их клеить и раскрашивать. Врачи дали ему все таблетки, которые он попросил. На следующий день я сам свалился с геморроем, но собрался с духом и отправился к Эндрю — он лежал в частной палате. Эндрю с гордостью продемонстрировал результат усердного труда — Спитфайр, раскрашенный в камуфляж. Впечатляло! Пилот размером с ноготь был детализирован вплоть до лётных очков. Требовалось увеличительное стекло, чтобы рассмотреть более мелкие детали. Эндрю, которого напичкала разными лекарствами довольно симпатичная медсестра, удалось превзойти самого себя, прорисовав пилоту глазные яблоки.
— Глянь, я для тебя сохранил кое-что, — сказал Эндрю, заговорщически глядя на меня, прямо как его пилот. Он приподнял блюдце, под которым лежала таблетка.
— Что это?
— Они классные. Я оставил для тебя. Возьми!
Задница адски болела. Я взял таблетку и, пока смазывал кремом Эндрю свою задницу, неожиданно вошла сестра. Она взглянула на мою зияющую дыру не моргнув глазом и заметила, что я выгляжу так же, как и на обложке.
Кое-как я завёл Нортон и поехал домой, привстав на подножке, пока не подействовало лекарство.
Законченный концерт ждал, пока я не придумаю, как его раскрутить. И тут позвонил Грег; он хотел послушать, что я там сочинил. Теперь мы обычно совещались, согласовывали, искали решение проблем, возникающие в процессе определения общего направления развития.
Грег пригласил меня в новый дом, Уиндлшэм Холл. Ещё одно огромное роскошное поместье с землёй, исчезающей за горизонтом. Грег выяснил, что оно исчезает раньше, чем он полагал: одним вечером он ехал по владению на Рендж-ровере с другом, которому хотел доказать чудеса полного привода. Они уткнулись носом в канаву, Рендж-ровер можно было списывать в утиль. Для Грега это ерунда; утром он купил новый.
Чтобы быть полностью готовым к исполнению концерта, я отправил техника за кокаином. Два грамма стоили мне сто пятьдесят фунтов.
Пока мы слушали, Грег высыпал пакетик на зеркало, соорудил из него линии и загнал их почти целиком в нос. Открыли бутылку коньяка и к двум часам ночи он приговорил остатки порошка и провозгласил, что то, что он услышал «Чертовски здорово!». Затем, взяв в руки акустическую гитару, наиграл несколько аккордов: «Тебе не кажется, что звучит немного по-рождественски?».
На следующее утро я кое-как поехал домой. Мне не понравился наркотик. Он меня вгонял в депрессию. Но когда я принял немного ещё, то изменил мнение. Он мне начал нравиться, даже очень.
И вдруг я превратился из отшельника, погруженного в творческие грёзы, в экспрессивного маньяка, который наконец может высказывать свою точку зрения любым способом. Мои координаты в пространстве по широте и долготе не совпадали, но я на беспокоился на этот счёт. Я обрёл смысл, хотя никто так не думал. Если это был кокаин, то он вытащил меня из скорлупы. Все мои друзья торчали в «Загуле», но это был не просто район на юге Лондона (игра слов: Tooting – район Южного Лондона, также загул, веселье, ширяние — прим.пер.). Кокаин не сказался на моих творческих возможностях, но сделал всё и ничего одновременно для моей общественной жизни. Я не думаю, что он по-настоящему помогал парням. Если повезёт и у вас встанет, то возможно, никогда не упадёт, что хорошо для вечно требовательного клитора.
Часто попытки проникновения оканчивались всего лишь серьёзными обсуждениями, потому что мистер Одноглазый не желал идти на приём к Оптометристу. Друзья обращались к позитивному Эмерсону и постепенно меня начали приглашать на бесчисленные вечеринки, где я сдружился со всеми подряд, беседуя о всякой чепухе. Кокаин не вызывал привыкания, так все думали. Этим пользовались перуанцы, когда отправлялись в долгие путешествия — типа принятия огромного количества кофе перед уходом на работу.
Кроме сексуальных неудач, на музыкальном уровне тоже позитивных сдвигов не происходило; по крайней мере, когда я сочинял. Я отвлекался, предпочитал болтать, чем играть.
Грег вернулся к сотрудничеству с Питом Синфилдом над рождественской песней и другими идеями, и меня пригласили сыграть на клавишах. В аранжировке было место, но вместо того, чтобы сыграть обычное соло на синтезаторе, я исполнил «Тройку» Прокофьева из фильма «Поручик Киже». Грегу и Питу очень понравилась идея и в декабре 1975 года, с оркестровкой Годфри Салмона, сингл «I Believe in Father Christmas» поднялся на 2 место английских чартов. Карл Палмер, чтобы не отстать от других, начал работать с биг-бендом Харри Саута, а также с Джо Уолшем, гитаристом The Eagles. Я помогал и Грегу и Карлу, когда они просили меня.
Для хорошо зарабатывающих групп английское налоговое законодательство перевернуло всё с ног на голову. К концу 1975 г. кое-кому пришлось заплатить 90% от своих доходов в виде налогов. Лидеру лейбористов Харольду Уилсону, вечно попыхивающему трубкой, удалось выкурить нас из страны. В поисках выхода из ситуации ELP вместе со Стюартом Янгом приняли решение покинуть Англию. Но куда?
Эндрю, Робби Монтгомери (брат Дэвида Монтгомери, который сделал снимки меня за роялем, позднее изданные на альбоме Works) и я сели на мотоциклы и поехали в Монтрё. Эндрю на моём Нортоне, Робби на Кавасаки 900 и я на Кавасаки 1100 проделали путь в 1000 километров из Лондона в Монтрё за день, после того, как пересекли Ла-Манш вместе с автобусом со школьницами. Мы безмерно радовались, когда они фотографировались около наших мотоциклов.
В это время в самом разгаре проходил Джазовый фестиваль в Монтрё. Я встретил Криса Уэлча.
— Чёрт побери! Ты ехал всю дорогу на мотоцикле?
— Угу. Где тут бар?
Меня познакомили с Клодом Ноббсом, основателем фестиваля. «Ты должен здесь жить и выступать. Мы здесь строим студию записи».
— Неплохая идея, — заметил Эндрю, наблюдая за бесчисленными красотками.
Глядя на чудесное Женевское озеро, я согласился.
На берегу мы повстречали Джимми Пейджа из Led Zeppelin, и он любезно предложил нам «Чарли». Затем я отправился кататься на водных лыжах вместе с Филом Карсоном, который был тогда старшим вице-президентом Atlantic Records. В лодке сидела парочка папарацци из Англии и Германии, которые с удовольствием снимали нас. Мощности лодки не хватало, чтобы сбить нас с ног. На пол-дороги я предложил Филу снять плавки. Фил согласился, а на лодке началось подлинное веселье. Фотографии появились в NME с чёрными полосками, прикрывавшими наши чресла. Фил был расстроен, потому что его полоска была короче моей.
— Там было холодно, — жаловался оскорблённый Фил секретаршам в Лондоне, которые поместили фотографии на доску объявлений в офисе. Должен согласиться, было очень, очень холодно, но Фил был безутешен. Моя полоска была длиннее его! Надпись над фотографиями гласила: «Снимки некоторых эксгибиционистов (намёк на «Pictures at the Exhibition» — прим.пер.)». А вот немцы более рационально объяснили обнаженный вид, дескать, таким образом решаются проблемы с инерцией и устойчивостью без боязни показать интрументаж. Они опубликовали фотографии без цензуры с таким заголовком, если вольно перевести: «Фотт таким оппразом герр Эмерсон учится вассер скиинг, или как гофорьят французы, le ski nautique. Ффы спускаете трусы до колен, штоппы не разъехались ноги».
Тем вечером мы с Эндрю бросили байки возле маленького бара на краю города и увидели Роберта Планта и Джимми Пейджа. Плант ещё держался, а Джимми свесил голову в отключке. Коньяк разлили по бокалам, а я попытался поговорить с Джимми. Я рассказал ему о своём концерте для фортепиано, в результате чего он поднял голову и с грустью сказал: «Я как-то написал концерт для гитары, но у меня смелости не хватило сыграть его». Я мог только симпатизировать ему, лишний раз убеждаясь, как правильно я поступил. Когда наступила пора прощаться, Эндрю предложил Роберту довести его до отеля на байке. Джимми услышал это и умолял меня посадить к себе за спину.
— Извини, Джимми, это небезопасно.
— Чё значит, небезопасно?
— Это не самая лучшая идея. Ты едва стоишь на ногах.
— Ну так я ж буду сидеть, разве не так?
— Джимми, вокруг горы, дорога с очень крутыми поворотами… тебе придется пригибаться.
К счастью, Роберт пришёл на помощь.
— Спасибо за предложение, парни, но лучше, если мы с Джимми возьмём такси.
В Англии ELP, с ограниченным пафосом, предстояло попасть в очередной поток репетиций.
Находясь дома у Грега, я разглядывал коллекцию пластинок и увидел «Третью симфонию» Аарона Копланда, последняя часть которой содержит одну из десяти фанфар, «Fanfare for the Common Man». Меня всегда впечатляла коллекция записей Грега, в которой было всё, начиная от Джулиана «Кэннонбола» Эддерли до Саймона и Гарфанкела, от Воэна Уильямса до ABBA – иногда он предпочитал слушать, а не играть.
Я раскопал партии духовых к «Fanfare for the Common Man» и аранжировал их для новенького синтезатора Yamaha GX1. Первый из полифонических двухклавиатурных синтезаторов с монофонической клавиатурой и ленточным контроллером сверху.
Боб Муг предпринимал попытки в области полифонии, но из-за нехватки средств приходилось работать в одиночку, в это время на рынок рвались японцы, используя труд сотни рук. Не только Yamaha разрабатывала инструменты, в следующем году я услышу ещё об одной компании… KORG.
Официальное название синтезатора — Yamaha GX1, неофициальное — Машина-мечта. Компания произвела всего несколько штук, так они были очень тяжелыми, очень дорогими; цена варьировалась от двадцати до тридцати тысяч фунтов. Только сливки музыкальной элиты могли позволить себе GX1. Один купил Стиви Уандер, ещё продюсер Мики Мост, а также Джон Пол Джонс из Led Zeppelin. Он весил больше, чем контейнер с сумоистами, и пока команда техников устанавливала каркас, красочных выражений ему посвящалось больше, чем кому-либо. Я выбрал настоящего монстра, но и возможностей у него было как раз для одного из крупнейшего хита ELP, «Fanfare for the Common Man».
Эндрю с Элинор вылетели в Монтрё для поиска дома, а группа спорадически джемовала и много болтала в Лондоне. Кокаина было вдоволь, я потакал своим прихотям по самое не балуй, вместо пальцев у меня кровоточил нос.
Из Монтрё позвонил Эндрю: «Мы нашли замечательный дом на берегу Женевского озера. Можно кататься на водных лыжах прямо из собственного дока. В миле отсюда находится аэроклуб, и самое главное — на территории есть маленькое деревянное шато, возвышающееся над озером. Туда можно поставить фортепиано, сочинять музыку и не только». И радостно добавил: «Мы нашли дома для Грега и Карла. Прекрасные швейцарские коттеджи чуть повыше тебя».
Я начал привыкать к его «преследованиям», которые заводили, поднимали настроение и позволяли разговаривать на публике впервые в жизни. Как только я нашёл его, как мне теперь быть в Швейцарии? Ненадёжность внутри… надёжность снаружи? Это-то и пугало меня больше всего, и я размышлял, откуда придёт следующий грамм кокаина, если я буду жить в Монтрё. Но Стоун Хилл ещё не достроили, английское законодательство неумолимо; мне с Элинор по решению менеджмента пришлось переехать из Англии в Швейцарию. Все знали, что Элинор была беременной (после путешествия на Галапагосы), и в этот раз я старался быть более внимательным. Я привлёк лучших швейцарских гинекологов. Я попытался более согласованно подойти к отцовству, и в начале 1976 года мы строили планы о счастливой жизни на берегу Женевского озера.
К западу от Монтрё располагалась Лозанна. Больницы там были высшего класса, и я доставил Элинор туда. Она хотела эпидуральную анестезию, и все доктора уверяли нас, что сделают всё, чтобы роды прошли как можно безболезненнее. Во время всего этого Аарону пришлось пойти во французскую школу, как бы он не хотел, в остальное время за ним присматривала жившая с нами няня, обожавшая секс с оголодавшими членами нашей команды. Тот факт, что она не использовала туалетный ёршик, не остался незамеченным Элинор.
ELP въехали в только что построенную студию Mountain Studio в феврале 1976-го и устроили джем, в то время как вокруг нас суетились техники. Грозный GX1 ревел и стенал. ELP сыграли «Fanfare» с одним стерео-микрофоном. Чтобы протестировать акустику, мы записали «Fanfare for the Common Man» за один дубль, с импровизацией, а затем забыли о ней.
Несмотря на обилие белого вещества, ни одно не лезло в нос, пока ты насильно не заставишь. Жизнь в этой молчаливой деревушке начала тяготить. После джазового фестиваля, когда Монтрё закрылся, каждый день казался воскресеньем. Кроме мотоциклов, водных лыж и восхитительного пейзажа, в Монтрё не было ничего, кроме одного паба, где наши люди (за счёт группы) зависали, играли в дартс, ожидая возобновления работы. Местные жители (если вам удастся повстречать их) казались таинственными духами; телевидение вещало на любом языке, кроме английского. Я погружался в депрессию.
Я скучал по Лондону… сильно! Мне требовалось общение для творчества. Грустно теперь думать о том, что я не полагался на собственную семью. Вместо этого, моё общение включало кокаин из Цюриха внутри обложек пластинок. Но поделиться было не с кем, и я потреблял его один. Я с удовольствием прочёл «Псы войны» Фредерика Форсайта, и когда узнал, что Норман Джуисон собирается снимать по роману фильм, то захотел написать музыку, и даже начал работу. Эндрю наводил справки. В общем, я спрятался в маленьком кабинете, перед которым открывался вид на частную гавань и озеро; иногда нюхал «Чарли», запивая его коньяком, и писал за новеньким пианино.
Сингл с «Honky Tonk Train Blues» занял 11 место в английских чартах в апреле, и поездка в Лондон на пару дней для схемок видео и промоушна стала глотком свежего воздуха. Клубы вечно полны и шумны, кокаин в избытке — вечеринки, вечеринки, вечеринки, пока к сожалению не пришлось возвращаться в Монтрё.
Грег приехал в моё шато, привезя с собой знаменитые четыре слова: «Слушай, я тут подумал…». Казалось, он никогда не выходил из дома без них.
В этот раз, его персональное декартово заклинание — Я мыслю, следовательно я существую — было гораздо оптимистичнее, чем «Я мыслил, следовательно я существовал». С философской точки зрения он поставил лошадь впереди телеги, высказав тем самым важную мысль.
— Ты, я и Карл, все мы использовали в записи оркестр… правильно? Почему бы не собрать один оркестр для турне?
Я внимательно слушал.
— Но, чтобы это сработало, — продолжал Грег. — Нам нужна концептуальная пьеса, в которой будут задействованы мы трое и оркестр. И здесь ваш выход, маэстро.
— Отличная идея, но где мы возьмём деньги?
— Не беспокойся, солнышко! Просто напиши музыку, а я поговорю со Стюартом.
И снова я заперся в кабинете для переработки пьесы «Псы войны» для Эмерсона, Лейка и Палмера. Два дня спустя я привёз ноты в студию для пробы с Грегом и Карлом. Вышло настолько здорово, что Грег вытащил Пита Синфилда в помощь для написания текста. Реакция Пита была такова, что он моментально испытал отвращение к теме наёмников, так как она связана с анархией, политическим дерьмом и, самое главное, там нет никакой романтики.
Пит обратился ко мне: «Меня не вдохновляет писать стихи к такой тонкой теме, как наёмники, но я тут поразмышлял вместе с Грегом, и нам кажется, что концепция пиратов сработает намного удачнее. Пираты были наёмниками своего времени и… там гораздо больше романтики. Что думаешь?»
Я был страшно рад, что Грег снова работает со своим партнёром. Я принял идею, и они отправились в Диснейленд во Флориду, чтобы набраться впечатлений от аттракциона «Пираты Карибского моря».
Когда они вернулись с кинжалами в серьгах, стало ясно, что домашнюю работу они выполнили. Грег купил бесчисленное количество книг о пиратах, а Пит ликовал от открытий типа «пенни на глазах». Он мог многое сделать с образами, выдаваемыми мощным GX1, под аккомпанемент большого оркестра… но Питу до этого дела не было. Он должен вымучивать стихи.
В полдень 18 апреля я преодолевал короткую дистанцию на Нортоне между домом и студией. Наступила Пасха, и в Монтрё было ещё тише, чем обычно, потому что все уехали на праздники. И нельзя никого винить в этом. Я находился в студии около часа, когда подружка Эндрю, Джей, позвонила и сказала, что у Элинор отошли воды, и такси доставляло её в больницу Лозанны. В мгновение ока я вскочил на мотоцикл и сопровождал жену до практически пустой больницы. Доктор, которого мы так обхаживали, чтобы он организовал эпидуральную анестезию для родов, загорал где-то на итальянских пляжах. Иного выхода, кроме как рожать по-старинке, у Элинор не было. Роды прошли легко. Без анестетиков, я не знаю, как она вытерпела столько боли. Я не могу заставить себя написать подробно об этом; скажу лишь, что она потеряла сознание в середине процесса. Наш второй сын родился в 16:47 19 апреля 1976 года. Когда она пришла в себя, мы нежно держали нашего ещё неназванного сына. Долго думать нельзя, потому что в Швейцарии вы должны назвать и зарегистрировать новорождённого в течение двадцати четырёх часов, пока это не сделает кто-нибудь другой.
Я уснул на кушетке возле измождённой Элинор, а доктор, принимавший роды, решил приклеить бирку с именем «Питер» к маленькой ножке. Первые сутки мой младший сын носил имя Питер. Я не то, чтобы имею против этого имени, просто он не был похож на Питера — он выглядел, как кочевник!
На следующий день после обеда мы встретились с Эндрю в пабе около больницы, и за бокалом Гиннеса торопливо изучали имена вдоль и поперёк, чтобы уложиться в сроки, утверждённые швейцарским законодательством; время работало против нас. Появилась Джей.
— Дэмиен — прекрасное имя, — сказала она.
В процессе пития наступила пауза, пока отец и потенциальный крёстный соображали. Мы оба согласились, что имя слишком педерастичное.
— Его вечно будут колотить в школе с таким уродским именем! — ответил Эндрю. Мы стали переделывать имя и вдруг Эндрю внёс предложение. И хотя оно не походило ни на одно имя, которое мне приходилось слышать, я его принял. Это было сильное имя, которое хорошо гармонировало с выкриком, сопровождавшим его. В итоге, Эндрю, Джей и я вернулись в палату к Элинор с предложением. Она всё ещё была слаба, когда мы выдали альтернативу Питеру.
— Дэймон! Как ты думаешь?
Мы стояли вокруг кровати и заискивающе улыбались в ожидании одобрения. Элинор держала сына в руках. Она взглянула ему в глаза, а затем на застывшее в ожидании трио. Да, это был Дэймон! Элинор безоговорочно согласилась.
Встречайте Дэймона Кита Эмерсона.
