Что посеешь, то и пожнёшь
Железный конь в виде мотоцикла Кавасаки 1100 часто возил страждущего «закинуться» седока на север от Монтрё в Цюрих.
«Поезд скрылся за холмом, издавая протяжный гудок»
И гудел он прилично. Иногда я получал маленькие пакетики с кокаином в конвертах пластинок. Лучший порошок лежал в бокс-сете «Полное собрание сочинений для органа» И.С.Баха, но его никогда не хватало. Этот поезд был той ещё задницей, да ещё и с миссией. Мимолётная остановка в клубе Ugly, и обратно в Монтрё с пятью граммами кокаина под седлом. Я зашёл в студию и разделил порошок с техниками… всё, что угодно, лишь бы пообщаться. Когда остался последний грамм, пакетик снова вернулся в мотоцикл.
ELP очень много разговаривали. Обычно за круглым столом. Болтовня на первом месте, музыка на втором, кокаин с алкоголем обязательны. Нам каким-то образом удалось закончить работу. Дэвид Боуи иногда заглядывал, с ним было очень приятно закайфовать. Но приходилось возвращаться в свою лачугу, в своё пристанище, чтобы доработать концептуальную пьесу, которая должна оставить группу на вершине.
Пока я с нетерпением ожидал очередного джазового фестиваля Клода Ноббса, оживляющего городок, семья Эмерсонов продолжала страдать от переезда.
Аарону не нравилось ходить во франкоязычную школу, он не понимал языка, а тут ещё и случилось прибавление в семье. Ему пришлось свыкаться с переменами, пока мама нянчилась с младенцем. Он чувствовал себя покинутым, так как работы у меня прибавилось, и я не мог равномерно распределять внимание на всех членов семьи. Телевидение не показывало ничего интересного, если не считать ужаса под названием «Заключённый». Новости не понять. Мы только и слышали «радио гу-гу, радио га-га». Иногда получали записи телешоу с двухнедельным опозданием, но они нам доставляли такое наслаждение!
Грег купил велосипед с плутониевой рамой и катался вокруг озера. На итальянской границе находился очень милый ресторан с отличной кухней. Затем он жал педали в сторону студии; я предпочитал мотоцикл. Кроме этого, никаких развлечений не было. Нужно придумывать их самим.
Иногда я катался на водных лыжах из частной гавани до итальянского побережья и назад. Карл занимался с инструктором по карате. Разочарование от этой чрезвычайно нейтральной части мира стало очевидным, когда один из наших техников схватил триппер от местной девушки. Как такое возможно в безупречной Швейцарии? Среди и так небольшого количества девушек, он умудрился выбрать не ту. Ну и невезение!
Наконец наступил июль, и пессимизм постепенно исчезал. Призрачный город оживал, вены наполняла свежая кровь в виде прекрасных людей. Музыканты и художники торчали в барах, тусуясь друг с другом; солнце подчёркивало их блеск. И вместе с яркими людьми в изобилии появились наркотики. Я продолжал писать музыку, группа собиралась в студии, джемовала, пробовала разные идеи, а в это время город пел и танцевал. Грег с Карлом не забывали о собственных музыкальных целях и, если требовалась моя помощь, им нужно было всего лишь попросить. Иногда они так и поступали. Я помог классному аранжировщику для биг-бендов Харри Сауту доделать оркестровку к «Tank», а также поимпровизировал для композиции «LA Nights». Я был только рад, когда Грег предлагал идеи для оркестровок; мы привлекли молодого дирижёра, с которым он работал на сольных записях. Его звали Годфри Сэмон. После некоторого периода взаимной подозрительности, мы привязались друг к другу, как это иногда делают Скорпионы. Годфри был трудолюбивым парнем, с беспорядочной причёской, он был из группы Esperanto и закончил Гилдхоллскую школу музыки. Короче, все эти атрибуты помогли мне подружиться с ним.
Atlantic Records во главе с президентом Ахметом Эртегюном прилетели на фестиваль. Как-то вечером я сидел за одним столиком с Филом Карсоном. Led Zeppelin были где-то поблизости. Я шёл из туалета, когда столкнулся с парнем, выглядевшем, как будто он только что слез с трактора — настоящий фермер. Он хотел нюхнуть кокаин с кем-нибудь, и мы немедленно подружились. Свернув местную купюру в трубочку, я начал первым. За столиком я рассказал об этом случае Филу.
— Чувак, я только что нехило ширнулся с каким-то парнем. У него столько кокаина!
— А ты знаешь, кто это? — спросил скептически Фил.
— Нет, понятия не имею.
— Это Бонзо!
— Кто?
— Бонзо! Джон Бонэм, барабанщик Led Zeppelin.
— Надо же! Он мне нравится!
Бонзо сел к нам за стол, и нам вскоре наскучило происходящее.
— Почему бы не поехать ко мне домой и там продолжить вечернику? Тут недалеко, в пол-миле на запад, прямо у озера. Возьми своего роуди и… не забудь дозу.
В стенах моего прибрежного пристанища Бонзо по-хозяйски разложил товар среди зеркал, бритв, свёрнутых банкнот, коньяка и т.д. В это время я подбирал, что поставить на проигрыватель. Кажется, я выбрал пластинку Steeleye Span.
— Эй! Для начала убери эту хрень! — заявил Бонзо, прикончив белую полоску, запивав доброй порцией коньяка. — Есть какие-нибудь записи Led Zep?
Как выяснилось, были.
— Ну бля, здорово! Поставь любую вещь, они все офигительные!
— Как насчёт Black Dog?
— Вперёд!
Пока я выравнивал порошок, стерео гремело, а Бонзо откинул голову и заорал: «Охуительная группа!».
Я должен был согласиться.
К счастью, Аарон и Дэймон спали в другом конце дома во время нашего кутежа. К нам подошла Элинор, но кайф не разделила, поскольку кормила грудью Дэймона.
Как только один трек Led Zep закончился, сразу же потребовался другой. Я хотел сыграть Бонзо кое-какие свои вещи, но у Бонзо был товар, так что он заказывал музыку.
Я всегда завидовал Led Zeppelin, а теперь один из них был у меня в гостях. Какой прорыв вэтой стерильной благословенной Швейцарии! Попробуйте произнести это с набитым сыром ртом!
В четыре утра мы полностью очистили запасы бодрящего порошка и коньяка, и Бонзо отправил помощника в отель за следующей порцией.
— …и возьми ещё одну бутылку «Реми»! — крикнул он вслед.
— Сколько твоему старшему? — спросил Бонзо.
— Аарону скоро исполнится шесть, — ответил я с гордостью.
— Отлично. У меня тоже сын… Джейсон. Он немного постарше твоего. Ты знаешь что, он станет супер-барабанщиком. Я скоро посажу его за барабаны. Он держит ритм, поверь мне, уже играет много цеппелиновского дерьма.
Далее он деликатно спросил про способности Аарона.
— Ну, он прошёл половину первой книги «Плохо темперированного клавира» Баха. — ответил я.
Перебив, Бонзо ответил: «Хренова классика, терпеть не могу!».
Пластинки LZ прослушались несколько раз подряд, когда верный помощник вернулся с исполненным поручением. Мы разложили порошок перед собой. «Подкрепление» выглядело по-другому, темнее чем обычно, и я спросил Бонзо, что это — Чарли (кокаин) или Генри (героин)?
— Это, блядь, Чарли! Вперёд!
Меня не надо упрашивать.
Пятнадцать минут спустя игла проигрывателя поднялась и автоматически вернулась на место отдыха.
— Сыграй ещё раз другую сторону, — послышалось бормотание, и, чтобы исполнить просьбу гостя, меня из кресла услужливо транспортировало какое-то сюрреалистичное присутствие. Когда я выпрямился, то увидел, что нахожусь в милях от земли. Руки тянулись до проигрывателя вечность, а затем на меня нахлынула тошнота, я едва добежал до туалета. Когда поднялось солнце, играя бликами на озере, моя голова покоилась в тихом фарфоровом пруду. Бонзо и его друг спрашивали, есть ли что-нибудь поесть, кроме детского питания. Я был в тумане, чтобы самому посмотреть.
— Не знаю, глянь в холодильнике.
— Алё, гараж!
Мне удалось дойти из туалета в кухню, где при виде майонеза, размазанного по хлебу, потянуло обратно. А потом они ушли: четверть Led Zeppelin отожгла по полной, уделав кухню хозяина до руин Дрездена после бомбёжки. Я кое-как дополз до спальни в обнимку с ведром, а днём Элинор вызвала доктора, который сделал укол, чтобы меня перестало рвать.
Много лет спустя, в 1992 году, ELP гастролировали с группой Джейсона Бонэма. После одного концерта за пивом я рассказал внимательному и чуткому Джейсону о том вечере с Бонзо.
— Да! Таков был мой отец, — гордо ответил он.
Я не мог удержаться от проявления отеческих чувств по отношению к нему, даже когда после последнего концерта он помочился на еду в гримёрной. Ну да, яблоко от яблони недалеко падает, так говорят.
Наступил вечер, я пришёл в себя и поехал в студию, потому что Ахмет хотел послушать то, что мы насочиняли. Был разговор, что Atlantic хочет предложить нам глобальный контракт. Грег взял бразды правления в руки, и двухдюймовая двадцатичетырёхдорожечная плёнка была бережно извлечена из коробок и установлена в магнитофон. Ахмету понравилось услышанное, он собирался уходить, когда Грег воскликнул: «Погоди! Есть ещё одна вещь со времён нашего первого джема здесь. Она ещё сырая, потому что мы записали её на один стерео-микрофон. Но я бы хотел узнать, что ты об этом думаешь».
И запись «Fanfare for the Common Man» установили на тонвал и врубили кнопку Play. Ахмета словно пригвоздило. «Это хит, чуваки!» — сказал он к нашему вящему удовлетворению. И отбыл в Америку.
После одобрения Ахмета мне потребовалось необходимое разрешение издателей на право использования материала их клиента. Я написал письмо и отправил вместе с укороченной версией «Фанфар» в лондонский офис Boosey and Hawkes. Я знал, что в это время маэстро Копланд должен быть там. Неделю спустя Стюарт получил ответ, что Boosey and Hawkes не дают разрешение на релиз. Таких новостей я не ожидал. Я был уверен, что Аарон Копланд без проблем утвердит мою аранжировку одной из его композиций, особенно если она будет исполнена всемирно известной группой. Я чётко следовал партитуре и ничего не менял. Всё, что мы добавили — это ритм в стиле шаффл в исполнении Грега и Карла, а всё остальное я бережно отыграл на Yamaha GX1. Да, я добавил блюзовое соло, но Копланд известен лояльностью к американской культуре! Он смешивал и американскую и мексиканскую традицию в композициях, Америка признала его национальным достоянием. Он по праву признан одним из лучших композиторов Америки не только в классической музыке, но и в киноиндустрии, где его концерты и симфонии превратились в музыку к фильмам типа «Великолепная семёрка» и «Большая страна».
Несомненно, наша версия могла донести величественную музыку Копланда до массовой аудитории в совершенно новом измерении.
Но, как и обычно, вмешалась бюрократическая машина. К ним на драной козе не подъедешь, они думают больше о себе, чем о своих клиентах. Я задумался: а как отреагирую я, если к моему концерту отнесутся так же. Вне всякого сомнения я относил себя к лиге великих, но музыка есть музыка и должна быть услышана.
Конечно, если адаптация любой формы музыки — большая лажа, то самое место ей — в мусорном баке. Но «Fanfare for the Common Man» так органично вошла в музыку ELP, как ранее «Картинки с выставки».
Столько поставлено на эту вещь, что я решил лично позвонить издателям. Примерно так прошёл разговор:
— Здравствуйте, это звонит Кит Эмерсон из Швейцарии.
— Да, чем могу помочь?
— Я бы хотел поговорить с тем, кто работает с Аароном Копландом. В частности с плёнкой, которую я присылал.
— Подождите.
Я терпеливо ждал, пока соединяли с нужным человеком. Наконец, на том конце провода раздался голос.
— Да, это звонит Кит Эмерсон из Швейцарии.
— Чем могу помочь?
— Я прислал кассету с адаптацией «Fanfare for the Common Man» Копланда в исполнении Emerson, Lake & Palmer.
— Спасибо, мы послушали. Я думал, что вы получили ответ: маэстро Копланду не понравилось.
— Почему? Что ему не понравилось? — я едва не умер.
— Понимаете, — ответил заботливый голос. — Она копирует оригинальную тему… тогда в чём смыcл?
— Смысл в том, что я не отправил вам или маэстро полную версию. Там много импровизаций в середине.
— Тогда почему бы вам завтра не отправить нам вещь целиком?
Пять дней спустя я получил так необходимое разрешение.
На следующий день недостаток кокаина ввергнул меня в депрессию, и я пролежал в постели почти целый день, принимая снотворное. Но вечером снова потребовалось моё присутствие в студии. Планировалось записать мою аранжировку «Show Me the Way to Go Home». Я принял пару таблеток перед выходом из дома, а когда сел за фортепиано, фортепиано заиграло… а я нет. Грег настаивал, чтобы эта классическая песня была записана за один раз живьём и, после ещё одного снотворного, я сделал ещё один дубль. Должно быть, были сыграны тысячи вступлений, разных — одно чуть грустнее, другое чуть безумнее, третье чуть лучше. Мне было всё равно. Если Грегу не нравился вокал, я был готов сыграть ещё одно классное интро и соло. Около трёх утра меня схватил кашель.
Неделю спустя отец заподозрил, что у меня туберкулёз, поскольку дышать было тяжело, а кашель ухудшился. В армии он повидал немало инфекционных заболеваний. Меня доставили в больницу Лозанны для биоскопии. Я помню, как в горло засунули трубки во время процедуры.
— Дыхательный!
Я был так накачан успокоительным, что услышал голоса с нотками паники как будто издалека. Я не мог ни разговаривать, ни дышать, но чётко понимал, что говорят обо мне. Тело бросило в пот, пока все кричали друг на друга. Мои лёгкие решили сыграть роль сдувшегося шарика, а астральное тело смотрело с потолка и говорило: «Если кто-нибудь не заметит моего состояния, я уйду».
— Дыхательный, дыхательный! — кричал по-французски голос из ниоткуда.
— Анестезию! — ответил другой голос.
А затем в лёгкие хлынул живительный поток воздуха. Накачанный анестетиком, я впал в тёмный бесцветный сон.
Результаты столь травматичной процедуры пришли на следующий день. У меня была инфицирована верхняя доля правого лёгкого, мне назначили антибиотики и ингалятор для астматиков. Я должен перестать творить с собой гадости, но это не произошло так быстро.
Я ненадолго съездил в Англию, пока Элинор была у родителей в Дании.
Я остановился в отеле Монткам. Позвонив, кому надо, через час мне доставили три грамма кокаина. Я уже готов был выезжать, когда мне стало очень плохо. Нахлынула настолько сильная паническая атака, что я боялся открыть дверь. Позвонив доктору Даймноду, который через час стучал в дверь номера, я рассказал ему о приобретённой привычке. Слёзы хлынули рекою из глаз. Доктор ничуть не удивился.
Сделав суровое замечание касательно моего нездорового образа жизни, он предписал мне оставаться в постели и принять большую дозу транквилизаторов. На следующее утро, слабый и разбитый, я попытался выйти на улицу, но был снова охвачен приступом агорафобии. Не знаю, как я добрался до аптеки. Я чувствовал себя ужасно и не мог вынести того, что все смотрят на меня, да и сам не сумел заставить себя посмотреть на кого-либо.
Два дня спустя я почувствовал, что состояние улучшилось, и решил полетать на Сессне 152 на шорэмском аэродроме. Но, едва подойдя к самолёту, меня в очередной раз охватила паника. Извинившись перед инструкторами, я вернул ключи и позорно покинул аэродром.
Тем временем, Стюарт Янг, Годфри Сэмон и его помощник Тони Харрис строили планы для предстоящего тура, известного как Works (Произведения).
Мы утвердили название после того, как я предложил «Произведения Эмерсона, Лейка и Палмера», вдохновившись кокаином из бокс-сета «Полное собрание произведений для органа» И.С.Баха. Годфри собирался лететь с Тони в Америку для прослушивания музыкантов для оркестра, а в это время ELP в поддержку альбома проводили бесчисленные интервью во дворце Трианон, что во французском Версале.
Призрак Марии Антуанетты и французской революции висел над нашим проектом, общая атмосфера гильотиной обрушилась на моё кокаиновое фобическое состояние, разбив его на мелкие кусочки, которые утроились словно метла Мики Мауса из мультфильма «Фантазия».
Я решил поговорить со Стюартом. «Я знаю, что идея с оркестром частично принадлежит мне, но не думаю, что у меня хватит сил пойти до конца», — сказал я, вспомнив о страхах Джимми Пейджа. Реакция Стюарта вернула меня в реальность: «Ты принял решение. Следуй ему до конца!»
В то Рождество по предложению Ди Энтони семья Эмерсонов вылетела на Багамы. Там мы сняли виллу недалеко от пляжа. Ди больше не являлся нашим менеджером, но до сих пор питал искреннюю любовь к группе. Вместе со своим агентом Фрэнком Барсалоной, Питер Фрэмптон тоже стал владельцем дома на острове. Казалось немного глупо видеть на улице чёрных Дедов Морозов, распевающих «Йо-хо-хо!». Но выше по побережью Крис Блэкуэлл, президент Island Records, строил серьёзную студию, которая в будущем привлечёт таких клиентов как, упомянем лишь некоторых, Роберт Палмер, Грейс Джонс, B52s, Ринго Старр, AD/DC и конечно же Боб Марли. ELP окажутся в их числе. Казалось, весь рок-н-ролльный мир съехался на маленький остров.
Нассау не была самой безопасной гаванью на Земле, но здесь было гораздо веселее, чем в Швейцарии, или на Луне, разница небольшая. Дом премьер-министра Пиндлинга был самым большим на острове, а местные жители считали за удачу сходить на пляж, который захватили иноземные владельцы отелей.
Журнал Time опубликовал статью, в которой предположил, что Пиндлинг был богаче самого президента США, благодаря взяткам, полученным от торговли наркотиками. Вы не могли пройти и нескольких сотен метров, чтобы к вам не подошли дилеры. Элинор преследовали и звонили с угрозами изнасилования. Две недели я спал с заряженным арбалетом под кроватью, а вскоре купил более эффективный полицейский револьвер Смит энд Вессон, который мог стрелять пулями от Магнума, и научил им пользоваться Элинор.
Тем не менее, Нассау — это и чистейшее синее море, рыбалка, дайвинг и водные лыжи. Элвин Ли из Ten Years After со своей милой подружкой Сюзанной приехали к нам на Рождество. Под пальмами, в окружении роя москитов, благодаря которым алкогольное отравление сводится к минимуму, Элвин и я говорили о последней нарко-алкогольной пирушке.
Мы выбрали 13 января, но автоматически отказались от этой даты, которая могла привести к несчастью. Следующим вечером три грамма кокаина в компании с тремя бутылками коньяка закрыли главу декаданса и глупости. Элвин и я решили уплыть в Англию ранним утром. Мы понимали, что путь предстоит неблизкий, но у нас был компас… должно быть он не был водонепроницаемым, но по мере восхода солнца, здравый смысл закатывался всё больше и больше. Наши женщины благоразумно отправились спать, а мы промаршировали по пляжу, храбро прыгнули в надвигающуюся волну, прямо в одежде, полные решимости доплыть до родины. Подлинное самоубийство! Твёрдость духа не покидала нас, но насквозь промокшая одежда не позволяла плыть быстро, поэтому с большим разочарованием и позором нам пришлось вернуться на берег. Это произошло 14 января 1977 года; в тот день я в последний раз принимал кокаин.
Несмотря на небезопасность, Элинор и я полюбили Багамы. Особенно Аарон, который наконец понимал человеческую речь; Дэймону было всё равно, потому что он ещё не научился говорить — ему любая речь казалась нормальной. Перед тем как группа поехала на север, в Монреаль, для репетиций, я попросил Элинор присмотреть дом, чтобы он был красивым и безопасным. Она отлично справилась с заданием и подыскала основательно защищённый коттедж с частным пляжем и бассейном.
Монреаль был выбран местом для репетиций, поскольку один из нашей команды, высокий импозантный канадец Тед Трэшер, имел там производственную компанию. Перелёт был сравнительно короткий — из Багам через Майами до Монреаля — короче, ещё одна перемена. Несмотря на небольшой сдвиг во времени и значительное изменение в климате, группе Монреаль понравился, и мы репетировали там три месяца.
Требовалась новая оркестровка «Картинок с выставки» в дополнение к эпическим «Пиратам», и я полетел в Лондон, чтобы снова поработать с Джоном Майером.
Просмотрев аранжировку Равеля, мы немного её изменили, дабы избежать проблем с авторскими правами. Композиции Грега «From the Beginning», «Closer to Believing» (более желаемое название Closer to Behaving), а также «C’est la Vie» были тщательно аранжированы Годфри Сэмоном, Карлу в «Tank», «The Enemy God» Прокофьева вызвался помочь Харри Саут.
Тем временем, Грег начал присматривать за процессом строительства сцены, систем освещения и микширования. Я нашёл гипнотерапевта на окраине Мнореаля и какое-то время посещал его в надежде избавиться от страха сцены. Он походил на телезвезду, утверждая, что вводил людей в состояние гипноза, под которым им удаляли аппендицит. Это было несколько странно, особенно когда он попросил закрыть глаза, пока отсчитывал от десяти до одного. Я почувствовал укол, а затем как будто пёрышком провели по руке. Считая от одного до десяти, меня спросили, сколько раз он дотронулся до руки. «Десять раз», — ответил я. Открыв глаза, я увидел, что рука вся в крови от иголок, которые он втыкал. И он сказал: «Это как детские башмачки. Они вам больше не нужны».
Оставался целый месяц, чтобы протестировать результаты необычного лечения. Будет ли хоть какая-нибудь польза, когда я выйду перед большой аудиторией? К том времени было поздно что-либо менять. В общем, мы задействовали всё жизненно необходимое, что можно было найти маленьком городе: кроме обычной команды техников, рабочих, поваров, звуковиков и осветителей, были рекрутированы доктора, парикмахеры, костюмеры, массажисты и даже тренер по карате для Карла.
Музыканты оркестра постепенно собирались для репетиций, знакомились между собой. Годфри и Тони проводили отбор для оркестра и хора очень тщательно, чтобы достойно исполнить столь обширный репертуар. Поразмыслив, я решил, что это хорошая стратегия, потому что ни одна секция оркестра не имела ни малейшего шанса — сравнительно с именитыми собратьями — формировать группировки, которые боролись бы между собой. Мы все были заодно, и чем больше мы репетировали, тем более сплоченным и преданным коллективом из 110 человек становились. Конечно же, без проблем не обошлось, но мы справились.
Когда мы не видели дирижёра — Годфри Сэмона — мы поставили его на импровизированный лифт, и он мог, когда требовалось, подниматься наверх, как на пьедестал, и опускаться вниз. К счастью, Годфри не страдал от головокружения, а его исключительное мастерство дирижирования произвело впечатление на молодых музыкантов оркестра, которым казалось, что, пока они смотрят в ноты, перед ним происходит вертикальный пинг-понг. Иногда нашей «деревне» требовался хиропрактик. Самое худшее случилось с лаком на редчайшем инструменте первой скрипки Брюса Дюкова, причиной которого стал небольшой звукосниматель, прикреплённый к ценному инструменту. Страховка позаботится об этом; но нас больше беспокоило, что остальные в знак протеста уйдут. Но они повели себя молодцом, ведь к каждому инструменту оркестра прикреплялся звукосниматель, передававший звук в малый микшерский пульт, затем в большой, где инженер мог сводить звучание целого оркестра.
Вспоминает Брюс Дюков: «Столько воспоминаний осталось от того незабываемого времени, которое я провел с группой во время трехмесячного тура 1977 года по Северной Америке. Сперва вызов в оркестр в качестве примы поверг меня в ужас, для этого пришлось уехать из Англии, где я жил тогда. А поскольку я недавно женился, они щедро предложили мне взять с собой жену Кей. Какой вздор — трёхмесячный медовый месяц! Я уже участвовал до этого в разных рок-турах — с Риком Уэйкманом и Bee Gees, так что опыт в этом жанре и перипетиях гастрольной жизни имелся. Обычно бывало весело, репертуар сравнительно прост. Чего я не ожидал в этот раз — так это непростой природы музыки ELP. Это были полновесные оркестровые произведения, многие из которых основаны на весьма сложном классическом материале — «Скифская сюита» Прокофьева. Она была одной из самых замысловатых.
Но меня больше всего впечатлил концерт Кита. Добротно слаженная вещь с тонической гармонией (я думал, что для рок-музыканта типа Кита это слишком эзотерчино и интеллектуально), с отличным тематическим материалом. Она звучала не как остальные «тонические» пьесы, которые для меня казались не слишком музыкальными, потому что в основе своей они весьма диссонансные и неприятные на слух (прости, Шёнберг). А Кит оказался таким виртуозом.
Говоря о моей скрипке (редкий инструмент, сделанный Николя Люпо, или как его называют «французский Страдивари»), я был впечатлён и тем, как тщательно воссоздавался звук струнных. Они пошли так далеко, что привлекли специалиста по звуку, который разработал уникальный звукосниматель для каждого инструмента, который успешно воспроизводил каждый тон, но к несчастью, передавал больше, чем звук.
Клей сдирал тонкий слой лака с моей ценной скрипки. Не надо говорить, как я был взбешён! Очень быстро они сделали так, чтобы настроить всё правильно, и звукосниматель прикреплялся к инструменту безопасно для слоя лака.
Я стал фанатом Кита, начал носить кожаные штаны. И в целом, с благодарностью вспоминаю работу с ним».
Спасибо, Брюс! На тебе были кожаные штаны, когда ты встретил Леонарда Бернстайна?
Времени перед первым концертом, чтобы съездить в Англию к доктору Колдуэллу, было достаточно. Он напичкал меня через капельницу тучей витаминных коктейлей, сунул кучу шприцов с документацией; любой проверяющий мог подумать, что я наркоман. Наш походный доктор помогал мне делать процедуры до самого первого концерта в Луисвилле в мае.
Невозможно объяснить чувство, как адреналин бежит по венам целого оркестра, когда свет гаснет, а пятно прожектора выхватывает солиста на скрипке-пикколо и барабанщика, играющих вступление к «Abbadon’s Bolero». Рефрен за рефреном вступает каждая новая секция оркестра, освещение усиливается по мере увеличения напряжения в аудитории — аж кожа покрывается мурашками. Грег, Карл и я выходим в последней части. Это такой экстаз, несмотря на присутствующий страх! И просто необходимо поддерживать высокий уровень энергии двухчасового шоу, включающего «Hoedown», «Karn Evil 9 1st Impression, Part 2», «The Enemy God», «Tarkus», «From the Beginning», первую и последнюю части моего концерта, «Closer to Believing», «Knife Edge», «Pictures at an Exhibition», «C’est La Vie», «Lucky Man», «Tank», «Nutrocker», «Pirates», «Fanfare for the Common Man», «America/Rondo».
Каждый вечер перед концертом доктор ставил уколы, что к концу недели рука превратилась в синяк, и это привлекало внимание людей из первого ряда. Я мог по их лицам прочесть — неудивительно, что он играет так быстро. Иногда доктор находил вену, иногда — нет. Когда у него это не получалось, он использовал вену на кисти. Часто оставалась кровь в гримёрке на клавишах. Через две недели руки превратились в сплошной шрам, и негде было пробу ставить, разве что на заднице.
Грег и Карл, в моменты радости и горя, умудрялись проявить поразительное послушание. Первые концерты как обычно оценивались Грегом негативно. Он жаловался, что оркестр вовсе и не нужен, и мы без него хорошо сыграем. Что ж, может он и прав. «Альбом как чек — обещание произвести платёж», — он любил повторять.
Подливая масло в огонь, я мстительно отвечал ему, что «Works» полон оркестра, и наша публика заслуживает услышать живьём то, что они купили на пластинке.
Турне двигалось медленно, с нашей-то деревней. Нам приходилось выступать в любом зале, попадавшемся на пути к следующему большому городу. Выходной стоил нам недельного заработка. Отмена концерта — месячного дохода. Нечестный промоутер — дохода за год.
В целом, это был лишь вопрос времени, когда «деревня» треснет по пойдёт ко дну. Мы познакомились ближе со всеми членами оркестра и старались скрыть от них финансовые затруднения, но вскоре они поняли, что если аудитория не увеличится значительно, они первым рейсом отправятся домой. Мы с Грегом и Карлом слёзно умоляли Стюарта сохранить оркестр по крайней мере на три дня в июле для концертов Мэдисон Сквер Гардене. И нам это удалось. Но перед этим, после одного удивительного концерта пришлось собрать весь состав и сообщить, что мы не можем себе позволить продолжать дальше. Слёзы выступили на глазах у всех, кто был так предан нашему делу. Слёзы, как и деньги, вскоре высохнут. Я не мог смотреть в глаза музыкантам, и в одиночестве вернулся к себе в маленький номер.
Около двух часов ночи в дверь номера Стюарта Янга постучали. Три члена оркестра просили сохранить концепцию, и от имени остальных сообщили, что готовы играть бесплатно. Стюарт и я были так тронуты этим благородным жестом, но вскоре профсоюз американских музыкантов прознал об этом и завернул идею.
Временно ELP вернулись к тому, с чего начинали — клавишные, бас, барабаны и вокал. Тот факт, что мы стали ещё лучше в заданном формате не удовлетворял меня, после той помпы и незабываемых обстоятельств. Возврат к трио давался мне тяжело. Но у нас запланированы концерты! У нас есть обязательства. У нас были расходы и закладные. В общем, мы переборщили. Настало время платежей по счетам. Я думаю, мы стали крепче, жёстче как группа, словно в подтверждение слов Грега: «Нам не нужен хренов оркестр». Я был благодарен, что музыканты снова собрались на три дня в нью-йоркском Мэдисон Сквер Гардене в июле. Я не мог дождаться этого, и мне кажется, что чувство было взаимным, когда мы собрались в престижном концертном зале.
Самым памятным для меня остался второй вечер, когда зал вместе с оркестром пять минут стоя аплодировали моему фортепианному концерту, а Грег подошёл, чтобы обнять меня.
После этого мы должны были ждать августа, чтобы вновь увидеть оркестрантов, а между тем, бизнес шёл как обычно.
