Роман с Клео
The Nice возвращались в Англию с мыслями, что больше в 1968 г. чего-то особенного не произойдёт. Нам предстояло сыграть несколько незначительных концертов, но в общем, мы все с нетерпением ждали заслуженного отдыха на Рождество, в особенности я. Клео написала, что собирается приехать. Я купил кольцо в антикварной лавке, не шибко дорогое, но и не то, что можно принять за предложение руки и сердца. Я признаю, что подсознательно такое желание присутствовало, но в целом представляло собой проблему. Брак рассматривался мной как чрезмерная обуза, связывающая по рукам и ногам. Как-то The Nice зашли в офис поговорить с Тони и узнать, как идут дела у альбома «Ars Longa, Vita Brevis».
— Я хочу, чтобы вы сыграли в Праге в рождественские каникулы… это будет хорошим паблисити для вас.
— Да ладно тебе! — простонал я. — Русские окружили всё вокруг… если мы туда попадем, то обратно уже не вернёмся.
— Риск, что у нас появятся проблемы, очень невелик — по крайней мере во время Рождества. Но дивиденды, которые мы можем получить от СМИ, стоят того, чтобы поехать — ответил Тони решительно.
— Не возражаю, — сказал Ли. — Всё равно я собирался ехать в Ньюкасл.
Брайан тоже высказался «за», хотя и не собирался проводить Рождество в окрестностях Ньюкасла.
— Да, но ко мне приезжает Клео из Америки, — продолжал возражать я.
— Сотрудники офиса позаботятся о ней, пока вы не вернётесь, — ответил Тони.
— Блядь!
В 1967 году Александр Дубчек сменил Антонина Новотного на посту главы партии и правительства Чехословакии. Его Новый экономический механизм расстроил русских соседей, у которых наблюдалась нехватка таких предметов роскоши, как стиральные машины и автоматические двери. У чехов были трудные времена даже при таких условиях. Они нуждались и жаждали западной культуры, особенно новой рок-музыки. Пластинки, наподобие наших, можно было купить на чёрном рынке по очень высокой цене, как только они туда поступали. Ревность русских достигла пика, и 21 августа 1968 года Варшавский договор отправил 400 000 солдат Красной Армии, убив 72 чехословацких гражданина.
Ли, вспоминая пражские гастроли, говорит: «Организаторы в Праге оплатили нашему агентству две трети гонорара в фунтах стерлингов, оставшуюся треть (триста фунтов в чешских кронах) мы должны были получить по прибытии.
Путь проходил через Амстердам, последний отрезок пути мы летели на венгерских авиалиниях. Стюардессы, похожие на метательниц молота, подавали замечательный гуляш из супниц. Танки Красной Армии были хорошо видны, они окружили периметр на почтительном расстоянии. Когда мы проходили через терминал, служащие аэропорта всё еще выметали стекло, оставшееся от автоматических дверей, через которые браво промаршировали военные, не понимая сложностей западных технологий. Нас быстро доставили в отель, богатое здание, построенное где-то в начале века. Обращались с нами, как с королями».
Стрэтт, как мы теперь с любовью называли Тони, был доволен тем, что я уступил. Он очень уважал радиостанцию «Свободная Европа», как и все мы. Это была единственная возможность у стран восточного блока слушать нашу музыку.
В отеле было пусто. Персонал изо всех сил старался нам угодить и, когда мы заселились в номера, настаивал, чтобы мы питались за их счет. Баз был слегка раздражен, так как ему пришлось пропустить дегустацию кулинарных изысков из-за необходимости проследить за доставкой аппаратуры из аэропорта и настройкой её перед концертом.
Нас усадили в роскошную столовую времён короля Эдуарда и всучили в руки меню. Мы заказали икру и оленину, а запивать стали «пойлом» их оккупантов — водкой.
Ничего подобного я до этого не ел и не пил, но перед тем, как произнести «Ivan the K’navan», метрдотель хлопнул в ладоши и вызвал струнный квартет, послушно появившийся из-за бархатных кулис и развлекавший нас романтическими венскими вальсами.
— Просто абсолютно очаровательно, — расчувствовался Стрэтт, а Брайан начал над ним подшучивать.
— Не желаете потанцевать? Блин, чуваки! Давайте возьмем этих парней и поджемуем с ними «Брандербург», они реально мощные!
— Эй ты, осёл! Веди себя, как белый человек! Для нас типа устроили культурный досуг, — высказался Ли, швырнув в себя ещё одну рюмку водки.
Шутки меня слегка смутили, но я порадовался тому, что мы не подтвердили подозрений квартета, что все западные рок-музыканты — компания недоучек, хотя мы уже заметили, что на чешских улицах их достаточное количество. Но кто их за это осудит?
— Парни, достаточно водки… помните, сегодня вечером у вас концерт, — напомнил сурово Стрэтт.
Расправившись с едой, мы получили остаток гонорара в кронах (около ста фунтов на человека) и прошлись через фойе до машины, чтобы отправиться в концертный зал. Группа чешских фэнов разузнала, где мы остановились.
— Эй, у вас есть Лиуайз?
— Ли что? Ли Джексон?
— Лиуайз! Я куплю твои штаны, мы меняемся, да?
— Вали отсюда!
— Что за Лиуайз? — спросил я своих попутчиков в машине.
— Levi’s, американские джинсы. Здесь они стоят целое состояние, — объяснил менеджер.
— В таком случае мы лучше забили бы чертов орган джинсами, вместо флагов и наших альбомов, — хихикал Брайан.
Стратт терпеливо объяснил нам, если мы ещё не знали, что мы ходим по тонкому льду на данной территории, и если хотим счастливо вернуться домой справлять Рождество, то в первую очередь должны подарить его здешним людям.
Брайан был готов играть и после наблюдения с балкона чешской группы на разогреве, на усилителях которой было накарябано «Иван, иди домой», он вообще не мог спокойно сидеть. Он очень, очень хотел играть.
Мы вышли на сцену незадолго перед полночью. Открывало концерт «Rondo». Как только стихли последние ноты, в зале воцарилась короткая, значительная тишина, и зал взорвался рёвом, подобного которому я никогда не слышал. Я думал, что кто-то где-что что-то включил. Я не мог поверить пару секунд, что она исходит от толпы. «Ars Longa Vita Brevis» принимали лучше, чем что-либо ещё. Потрясающее соло Брайана Дейвисона встретили трёхминутной овацией.
Это был очень трогательный концерт, к длине и глубине которого никто из нас не был готов. Потребовалось немного времени, чтобы зал поверил в реальность происходящего, но когда они это осознали, то отпускать нас уже не хотели. Нам с трудом удалось доехать до отеля, по дороге поступало тысячи предложений вернуться и сыграть, хотя бы не рок-концерт, а джаз. Несмотря на воодушевление, меня не отпускала тревога, что завтра нам надо рано вставать и ехать в аэропорт. К тому же у нас нет времени потратить местные деньги. Дома ими только стены обклеить можно, так как обменные пункты не принимали кроны, какими красивыми они ни были. Мы собирались устроить в дьюти-фри настоящий набег, прежде чем сесть в самолёт.
В восемь утра пражский аэропорт вызывал в памяти приемный покой больницы со всем его дурдомом. Уверенность и спокойствие постепенно возвращались, как будто «Иван» паковал чемоданы и собирался домой. Несколько человек торчало около кофейного киоска с унылым видом, и больше никого, даже в дьюти-фри — он был закрыт. У нас было всего пятнадцать минут, чтобы потратить сто фунтов, и гонка началась — кто может потратить быстрее. Ли скупил весь шоколад и сигареты, а Брайан осилил несметное число кофе и делал самолётики из банкнот. Настал мой черёд, но в киоске ничего не осталось, и я предложил купить чашки и блюдца, хоть что-нибудь!
— Сколько стоят чайные ложки?
Продавец посмотрел на меня, как на чокнутого.
— Я хочу купить всю посуду, и эту милую майку, которую вы носите.
Он отвернулся, а служащие явно забеспокоились. Наконец, объявили наш рейс. У меня осталась куча чешских банкнот, может быть в самолете есть дьюти-фри, но вдруг я увидел пожилую женщину в поношенной одежде. Он стояла сгорбившись, с шарфом поверх головы, в полной мере неся на себе печать лишений. Она отпрянула, когда я подбежал и сунул ей охапку купюр. Пожелав счастливого Рождества, я запустил в сторону терминала.
— Так не считается, ты должен был что-нибудь купить.
— Я так и сделал. Я купил улыбку, просто не успел её увидеть — ответил я, когда мы усаживались в кресла.
В проходе меж рядами мы почему-то вызвали беспокойство у пассажиров, хотя нам приходилось пробиваться через крестьян, сжимавших в руках клетки с цыплятами. Что бы они ни кричали, это звучало оскорбительно на любом языке, и мне не улыбалось выслушивать насмешки далее. Схватив оставшиеся купюры, я повернулся и кинул шарик из денег в «ораторов». Последовала немедленная вспышка гнева на мои действия, что привело бортпроводников в затруднительное положение. Ситуация нормализовалась, когда обнаружилось, что я кидался их валютой. Нас посчитали или классными парнями, или идиотами. Итак, мы пристегнулись, готовые к взлёту. Как бы то ни было, уже не важно, возникнет ли новая драка в самолёте, будет ли еще один концерт, я с нетерпением ждал заслуженного отдыха в Рождество, чтобы провести его с Клео, неважно, какую репутацию мы заработали.
Мы успешно вернулись на родину, но наше оборудование — нет, так что концерт в Брайтоне прошел «unplugged», с пианино, которое давно следовало выбросить в море. Я был жутко разочарован. Это было место моей юности, кто-то из школьных друзей мог находиться в зале, возможно, бывшие коллеги из банка — я должен был предстать во всём великолепии. Местный паренёк, добившийся успеха и вернувшийся в родные края как герой. Наверняка они читали обо мне в газетах и с неверием обсуждали меня в перерывах, грозясь бросить опостылевшую работу, но так и не сделав это.
Я хотел показать всё, что имел, но без оборудования чувствовал себя как король из сказки Ганса Христиана Андерсена: того, который носил новую модную одежду. Абсолютно голый. Может, кому-то станет легче, узнав, что адекватность или неадекватность музыканта имеет наименьшее значение, когда приходится играть на отстойном инструменте. Создай уверенный шум с правильным настроем, и БАХ! – ты выбит из колеи.
Ли переставил струны на позаимствованном басе, и мы сыграли импровизированный сет, который по идее должен компенсировать наше «разобранное» состояние. Это напомнило мне старые деньки джазового трио: фортепиано, контрабас и барабаны. Аудитория постепенно рассасывалась, частично из-за тихого звука, но в основном из-за шума в зале, потому что ни хера не было слышно, пока кто-нибудь не произнесёт «Тише!». Преданные фаны напрягали уши, чтобы услышать фортепиано и выкрикивали одобрение, телеграфируя камчатке, что происходит на сцене, и продолжали осваивать метод Брайля. Те, кто сидел позади, потихоньку передвигались в бар.
Всюду витал дух Рождества. Обнаружив остатки чешской валюты, я украсил ею стены туалета к приезду Клео. В течение следующих месяцев они постепенно исчезли, с помощью многочисленных гостей, посетивших место (многие оставили нечто, что невозможно взорвать даже «Семтексом» (чешское взрывчатое вещество — прим.пер.)). Очевидно, они были уверены, что сидение на эмерсоновском троне даёт им право на часть валютного фонда.
Одетая в обтягивающее зеленое вельветовое мини-платье, любезно демонстрирующее все её прелести больше, чем следует — особенно по сравнению с тем, что спрятано между ушами. Мои дядьки весело подталкивали меня локтями и подмигивали, увидев Клео. Было бы нечестно ожидать от дизайнера платья академического воздуха.
Вся семья собралась на Рождество в доме любимой бабушки на Перси-роуд в районе Митчем, как это было заведено с тех пор, как я помню себя. Процесс обмена подарками прошел отлично, и Клео надела кольцо на палец.
— Ух ты, мой первый брильянт — проворковала она.
Хотя я несколько опасался, что меня рассматривают как мотылька, вылупившегося из кокона, я всё равно был счастлив от того, что вся семья смотрит на меня с обожанием.
Мы с Клео провели остаток каникул, заново привыкая друг к другу. Это было непросто. Проблемы с ней возникали то и дело, а теперь ещё она не любила выходить из квартиры, если шёл дождь, потому что часовой ритуал укладывания прически в нечто похожее на множество извивающихся игрушек «Слинки», шел коту под хвост. То был главный барьер, который нужно преодолевать, учитывая, что в Лондоне постоянно идёт дождь. Требование принять ванну, застрявши в пробке, равносильно полнейшему безумию.
— Ты хочешь принять душ сейчас?
Я потешался над её причудами достаточно долго, чтобы пересмотреть нашу ситуацию и, когда я поцеловал её на прощанье, никаких слёз уже не было.
1969-ый начался плоско и невыразительно, и мы снова оказались в дороге. Ли разбудил меня, пихая локтем в голову. Я хмуро уставился в окно. Знак указывал: «До Копенгагена 150 км».
— Классно, очередная доза маслянистой сельди и людей, говорящих так, будто они больны ящуром.
Дания, столица европейской свободной любви. Они очень гордятся низким процентом изнасилований, по их мнению, благодаря легализованной индустрии порнографии и секс-шоу. Любой, кто попробовал свежую датскую выпечку на температуре ниже нуля, знает, что этого достаточно, чтобы мистер Одноглазый не пошел на приём к оптометристу.
Ли не терпелось вернуться в дело. На его взгляд, это была «красивая жизнь». Он постепенно начал раздражать и поведением на сцене и образом жизни не по средствам — зарабатывали мы скромно. Ли всегда был немного актёром, когда восседал на стуле у кромки бара, покуривая Camel. Длина его достоинства приводила скандинавских женщин в восхищение, особенно когда он умудрялся провести их за спиной бдительного викинга-консьержа. Хоть мы и находились на территории свободной любви, но старый трюк «мистер и миссис» не проходил. Либо показываешь свидетельство о браке, либо платишь за дополнительную комнату. Я отправил еще одно письмо Клео: «Я устал, замёрз и чувствую себя одиноко. Ещё две таких недели, и я закручу роман с Русалочкой».
Я забыл, где мы играли, да и играли ли вообще. Все, что я помню, это как оказался в тихом частном клубе под названием «Key Club», пристройке к основному клубу «Revolution». Не помню, что я пил, но помню, что делал. Не помню, сколько людей там находилось, но помню, что кто-то присутствовал. Я чётко помню, что моё мрачное настроение нашло тёмный угол, где я и уселся, чтобы напиться. Но я не помню, почему я туда зашёл. Удары судьбы сложно понять: куда они ведут — к счастью или несчастью — твоя система восприимчива к природному обезболивающему, позволяющему отключить мозг на короткое время. Я находился в эпицентре трёх главных землетрясений, и никто не мог мне сказать, сколько они продлятся. Но также никто не может объяснить, почему перед бурей становится тихо, почему Микки Маус носит перчатки, почему в гражданских самолётах нет парашютов. Что думает человек перед тем, как его голова врезается в лобовое стекло? Как говорится, мы крепки задним умом.
Я глубже зарылся в гнездо одиночество, с которым попытался бороться, глядя при этом на бармена, протирающего стаканы.
Я — камера, думал я про себя. Идея моментально не пришлась по вкусу, так как я смутно почуял, что меня где-то использовали. Была такая пьеса Джона ван Друтена. Очень жалостная! Я к тому же и не оригинален… ааа, всё равно. Апертура настолько сузилась, что я видел всего три новых изображения как в трёхмерной графике. Чёрный парень с двумя девушками по обе руки — блондинкой и брюнеткой.
Ого, работает! Теперь предстояло научиться фокусироваться. Чувак оказался Джеком Хаммером, соул-певцом — клоном из банка спермы Уилсона Пикетта, но вот девушки…
— Кит, что ты здесь делаешь? А где Ли?
— Ко мне обратилась темноволосая, которую я где-то видел.
— Присоединяйся к нам, — предложила она.
Знаменитые слова! Импульс вытолкнул меня из оков одиночества, и я оказался рядом с… девушкой из клетки!
— Знакомься – Элинор, а это — Джек, — сказала Элин.
Наскоро пожав руку Джека и не дав ему сообразить, я произнес первые слова Элинор: «Мою двоюродную сестру так же зовут».
Гениально! Я именно так и сказал — единственное, что пришло в голову в тот момент. Я поставил себе 8 из 10 за оупенер. Я мог быть ещё щедрее, но было до невозможности очевидно, что она с трудом меня понимает. Вернее, не конкретно меня, а скорее мой говор. Но я утешился тем, что разбил лёд в холодный период неудовлетворённости. По взаимному согласию мы ограничили общение базовым ливерпульским диалектом. Я вообще обнаружил, что люди в Европе по всей видимости выучили базовый английский по битловским пластинкам.
— Ти иметь зажигалку, мальчик? — спросила она, потягивая Перно.
— Прости?
— Строберри Фьордс форева!
— Отлично, но мне кажется они пели «Филдс», – поправил я.
— Давайте закайфуем! — пропела Элин, тёмненькая, порываясь уйти.
И мы последовали за ней, как за гамельнским дудочником (персонаж средневековой немецкой легенды — прим.пер.), и вышли в ночь.
Клуб, в который мы зашли, двигался сам по себе, будто имел свои ноги. Он вибрировал так, что не нужно вставать со стула, чтобы потанцевать. Элин потащила Джека на танцплощадку, оставив нас с Элинор наедине. Беседа тянулась очень тяжело, да и шум от дискотеки не сильно помогал, как и выпитый аперитив.
— Ты из Англии? Ты в группе? Ты поешь? — мне удалось разобрать кое-что в шуме.
— А, ну да. Я из Англии и пою немного.
Я был впечатлён. Я орал в её ухо на максимальной громкости, а она все ещё сидела рядом.
— Ты пробовал ЛСД? Мне так понравилось. Я хотела заниматься любовью всю ночь, когда услышала “Nights in White Satin” Moody Blues, — сказала она.
Дайте-ка мне проверить её заявление. Я принимал кислоту, как вы знаете, и последнее, что мне хотелось тогда, так это обсуждать своё бессилие, не говоря уже о том, чтобы вынуть свой член под пресные звуки Moody Blues. Девочку явно нужно воспитывать, а может и не нужно. Возможно, её просто стоит оставить в покое. Ранним утром мы залезли в такси, и поцеловались на прощание у моего отеля. Провести её внутрь не представлялось никакой возможности — Ганс-викинг не дремлет на карауле. Я предпочитаю думать, что она бы и не пошла. Я был готов к тому, что потребуется время. На повестке ночи стояла спокойствие, несмотря на температуру, при которой вымирает всё живое. Я пригласил её на завтрак. Она согласилась, и я смотрел вслед такси, исчезнувшему за поворотом, вместе с моим настроением.
Я не мог заснуть. Спустившись в ресторан около десяти утра, я застал там Ли с Брайаном. О Боже! Неужели мне предстоит вытерпеть порцию насмешек?
— Дарова, красавчик! Чё ты тут делаешь в такую рань? — спросил наш Джорди.
— Впечатляет, — заметил Брайан. — однозначно, он здесь ради чего-то, или даже ради кого-то.
— Ради — скорее всего ключевое слово, — подколол Ли.
— Я жду кое-кого, — ответил я, закуривая.
Господи, я ненавидел эти штуки, но дымил, когда сильно нервничал.
— Поздравляю! Он, видимо, ночью трахался! — проорали они оба.
— Бросьте, пацаны!
Я увидел, как она подходила ко входу и после успешного объяснения Гансу-викингу, что её визит совершенно безобиден, представил Элинор группе. За омлетом мы старались узнать больше друг о друге, а у Ли с Брайаном появились срочные дела, особенно после моего пинка под столом.
У неё не было родителей. Вернее, она не была готова говорить об этом, и я не стал развивать тему. Кажется, она отрицала их существование просто потому, что мечтала стать танцовщицей.
«Я Элинор Ригби», — шутила она.
В шестидесятые отрицание родителей являлось обычным делом. Каким-то образом это дополняло образ детей цветов.
Ресторан опустел, и я подошел в пианино и сыграл несколько тактов «Бранденбурга».
— Прекрасно… так вы та группа, что играет эту музыку?
— Почему бы тебе не поехать с нами и самой всё узнать?
Она так и сделала.
На следующий день The Nice репетировала идеи для третьего альбома. У меня были несколько джазовых заготовок, которые с помощью стихов Ли превратились в «For Example». Брайану понравилось, ему предоставился шанс проявить себя в своём свободном стиле: глаза сверкают, будто бы он всегда готов взорваться. Элинор подала чай с пирожными на подносе.
— А ты здесь неплохо устроился, — заметил Брайан.
Сцена с чаем для группы произвела сильное впечатление на меня. Настал мой черёд… если бы я мог проскользнуть под носом недремлющего Ганса-викинга.
— У нас есть идея получше, — ответили Элинор с Элин. — Поехали в наш отель.
Ли не пришлось долго упрашивать, и мы оказались в маленьком двухместном номере. Я развлекался чтением датских газет, что оказалось делом непростым. Пока Ли кидал палки с Элин, Элинор пошла принимать ванну. Я обнаружил, что дверь не заперта.
Это намёк?
— Я зайду, если ты не выйдешь через пять минут.
— Нет, не зайдешь, — озорно прощебетала она.
Это подсказка. Нет времени на пустую болтовню. В ванной моя башка нашла кусок противной водопроводной трубы, но и моя противная труба нашла своё место.
Следующий рейс отправил The Nice в Бельгию на съёмки телепрограммы. Элинор приехала в аэропорт проводить меня. Объятия продлились слишком долго, и когда она пошла к выходу, я заметил, как она украдкой смахивает слёзы — мне это причинило боль.
| Is it well to wish thee happy? Having known me to decline, On a range of lower feelings and a narrower heart than mine! Alfred Lord Tennyson |
Ты не стоишь пожеланий счастья от меня, Лучшим чувствам и стремленьям низко изменя! 45 Да, ты будешь опускаться ниже с каждым днём, И сольёшься с тою грязью, что таится в нём… Альфред Теннисон (из стихотворения «Замок Локсли»), пер. Ольга Николаевна Чюмина |
Я не был уверен, но решил попробовать, доверившись ситуации. По возвращении в Англию, я отправил Элинор букет цветов. Разговаривать по телефону было непросто из-за огромных проблем с языком. Иногда трубку поднимала Элин.
— Она очень скучает по тебе.
— Я тоже скучаю. Скажи ей, что я хочу, чтобы она прилетела в Англию… я заплачу за билет.
— Нет! Она очень гордая и предпочитает сама зарабатывать.
Я не спрашивал как она это делает; понятно, что танцами.
Она позвонила через неделю: «Приеду на следующей неделе».
Она едет в Англию. Я страшно обрадовался.
— Какой рейс? Я встречу тебя в аэропорту.
В ночь её прилёта мы играли на острове Ил-Пай, что на Темзе. Он располагался прямо по дороге в Хитроу. Во время шоу я представлял, что она летит на каждом самолёте, который грохотал над нами.
Я был вне себя от нетерпения. Расхаживая по зоне прилётов, я закурил сигарету. И вдруг — вот она, с двумя большими чемоданами. Мы не говорили, как долго она пробудет, тогда это было не важно. Не знал я, что мы пробудем вместе двадцать два года, и она уйдет чуть больше, чем с двумя чемоданами. Я привез её к себе домой в Дрэйтон Гарденс, чтобы начать жизнь в семейной идиллии.
Однажды я заявился в офис Стрэтта, чтобы узнать, как обстоят дела с намечающимся американским туром. Я взялся перелистывать журнал, лежавший у него на столе, в то время как наш менеджер проводил серьёзные переговоры. Неуверенность в голосе заставила меня взглянуть на него. Он был обеспокоен и смущен тем, что я взял журнал. Вернувшись к чтению и невольно слушая, что он говорит, я проигнорировал его беспокойство и зацепился за любопытную статью под названием «Групи».
«Гипсолитейщицы» (Plaster Casters) подробно рассказывали о своих выходках в целях получить гипсовые слепки пенисов разных артистов. Я сам встретил одну из них во время первого тура в Нью-Йорке и помню, как она рассказывала мне, что у Ноэла Реддинга намного больше, чем у Джими Хендрикса. Мне стало жаль Хендрикса; это все равно, что разрушить древний миф. И если вы сгораете от любопытства, дорогой читатель, я не принимал участия в их начинаниях.
Звонок Стрэтта являлся важным импульсом в продвижении группы за океаном. Насколько я понял из разговора, американское посольство не хотело выдавать The Nice визу. Чёртова бюрократия. Я продолжал читать, узрев имя Стива Пола, владельца Scene Club.
«Супер-групи ведут образ жизни, о котором мечтают остальные так называемые групи. Они проводят неделю с одной топ-группой, следующую — с другой., иногда путешествуют в Лондон или на Ямайку», — цитировало его издание. Я продолжал читать. И тут мой взгляд выхватил причину беспокойства Стрэтта. Я ещё раз перечитал кусок статьи. Во второй раз боль пронзила сильнее, чем при аварии на дороге. Там было её имя и фотография, немного нечеткая, но всё же достаточно ясная, чтобы узнать.
«Это сплошной эгоизм», — откровенничает супер-групи Клео, рыжеватая блондинка восемнадцати лет из Нью-Йорка, похожая на Джейн Фонду. Расследование показало, что в числе её сексуальных побед значатся Клэптоны, Беки, Стоунз и т.д. Наконец, немного отклоняясь от темы, «…недавно она обручилась с Китом Эмерсоном из The Nice». Ну да, немного. Жернова моментально запустились. Я взглянул вверх.
«Прости. Я не хотел, чтобы ты это увидел», — произнёс Стрэтт.
Жернова в сторонку, всё встало на свои места. Теперь понятно, откуда взялась и моя и её болезнь. Мне не в чем себя винить. До свидания, прошлое! Настало время для новых отношений.
— Прости, — повторил Стрэтт.
— Да всё в порядке. Всё действительно нормально. Не возражаешь, если я возьму журнал с собой?
Вообще-то у нас появились гораздо более серьезные проблемы, чем мои любовные дела.
Я залез на заднее сиденье такси и поехал домой, чтобы ещё раз перечитать статью. Больно, когда тебя выставляют конченым простофилей, не говоря уже о появлении в таблоидах в качестве жениха долбаной супер-групи. Это часть моего образования в профессии лжи и самомнения. Я каким-то образом не пристрастился к синдрому «оторванности, дезориентированности и потухшей сигареты». Заплатив таксисту, я поднялся в квартиру, где увидел Элинор в слезах над фотографией Клео. Судя по всему, она слишком усердно делала уборку, и вот — природная любознательность проявила себя во всей красе. В руках она держала фотографию, которую я поместил в чемодан «Прошлого». Денег на папку «Будущее» не хватало, но я всё равно надеялся, что даже если бы такая папка и была, ей не нужно будет горевать о том, какая прекрасная жизнь будет у нас, если бы только папка «Будущее» существовала. Я мог всего лишь попытаться и сочувствовать, нажав кнопку «Пауза».
Стрэтт вызвал нас в офис: «Я ожидаю проблем с американским посольством. У меня на руках письмо с просьбой прийти на собеседование. Я думаю, что причина лежит в инциденте в Альберт-холле. Пока я подготовил несколько заявлений для прессы, и я надеюсь, нам удастся убедить их, что мы не настроены против Америки. Я возьму бумаги с собой».
Америка являлась слишком важным рынком, открытым не для каждой британской группы. Мы уже сняли немного пенки в шестьдесят восьмом, а теперь рассчитывали распробовать пирог по-настоящему. Всё, что требовалось — показать нашу лояльность и хорошее поведение. Если мы захотим сжечь что-либо, путь это будут наши мозги, чем звёздно-полосатый.
Комитет при посольстве завалили вырезками из СМИ. Я ухватил взглядом одну из них, выглядевшую примирительно — в ней я утверждал, что не намеревался обидеть кого-либо, то была глупая шутка, которую пресса раздула. Я вообще больше всех сожалею, если кого-то обидел. Я не мог дождаться, чтобы уйти оттуда, читая чьи-то слова, сказанные от моего имени. Я был очень зол.
— Как ты посмел подставлять меня?
— Послушай, Кит, ты не только подрываешь свою репутацию, ты подрываешь группу из-за своего упрямства. У The Nice есть великолепная возможность прогреметь, благодаря своему мастерству. Тебе лишь не нужно связываться с политикой. Просто выходи и играй!
Слова прошили меня насквозь. Но когда они прошли мимо сердца, то захватили часть кишок. Я был разозлен.
Материалы Стрэтта тщательно проверяли в посольстве, также они ожидали одобрения от ФБР. Когда они его получили, мы поняли, что за нами, без сомнения, будут наблюдать. Мы должны стать пай-мальчиками, чтобы вернуться в Америку.
