Слушая с Матерью
«Хочешь взлететь на нашем прекрасном воздушном шаре?»… Хит The Fifth Dimension проникал в салон авиалайнера вместе с позывными диспетчерской службы. Самолёт Trans World Airlines должен доставить нас в Нью-Йорк. Мы крепко пристегнулись ремнями, во всех смыслах. Президент Никсон осудил всех демонстраторов за «избыточное» злоупотребление правами студентов и обвинил их за «нетерпимость к законно избранной власти». Чтобы это ни значило, мы надеялись, что большинство приняло нашу сторону. Брайан, Ли и я, украшенные наушниками, слушали разные радиостанции, орали и громко пели, не обращая внимание на остальных пассажиров. Так мы долетели до Гренландии.
— Включи 13-ый канал… там Майлз Дэвис! — кричал Брайан.
— Paperback writer… — пел Ли, игнорируя жалобы пассажиров о том, что он взобрался на сиденье с ногами.
Я настроился на классический канал и слушал музыку, от которой мурашки по коже бегали. Звуковой шквал атаковал всей мощью аккорда. Глядя на широкие просторы ледников, я рассматривал жизнь в её истинном великолепии. Невежество населяющих планету под нами просто поражало. Огромный самолет увозил меня от вероятных отношений с Элинор к окончательному разрыву с Клео. А между ними находилась великая музыка, возвращавшаяся словно великолепный багаж на конвейерной ленте. В какой-то момент мне удалось привлечь внимание Ли и Брайана в надежде, что они тоже проникнутся чувствами, которые я испытал от услышанной музыки.
— Боже, она так хороша. Мы должны сделать аранжировку, — предложил я.
— Смело, но если ты заставишь её свинговать, я не возражаю, — ответил Брайан.
— Ну и как называется эта хрень? — спросил Ли, под ремнём которого бултыхалось изрядное количество миниатюрных «Джеков Дэниелов».
— «Патетическая» симфония Чайковского.
— Название «Патетическая» не очень подходит, — возразил Ли.
— Подойдёт, когда Эмерсон приложит к ней руку, — ответил Брайан, посмеиваясь.
Нас ожидала американская таможня, которая начисто нас обшмонала, а Брайана забрали для личного досмотра с раздеванием донага.
Они знали о нас… и выполнили домашнюю работу!
Как бывалых путешественников, Нью-Йорк в этот раз не впечатлил. Слишком много слоёв: легко представить, сколько враждебных субкультур живет под ногами… а так именно и было. Заканчивался март, но температура в городе достигла оптимального уровня, чтобы бактерии всех сортов расцвели буйным цветом. Воздух настолько густой,что если у вас есть аппетит, то он легко превратится в аппетит к разрушению. Мы поселились в отеле под названием «Горэм».
Нас встретили всё те же бронированные, с крохотными яичками, друзья, скрывающиеся в ближайших щелях. Брайану с Ли не терпелось навестить клуб. Я был в курсе, что Клео организует вечеринку в нашу честь — она поведала мне об этом в письмах, на которые я не отвечал, но мои биологические часы хотели только отключиться. Я остался в отеле. Периодически звонил телефон, который раздражал и мешал блужданию по альфа- и бета-уровням. Наконец бета-уровень взял верх — и я уже разговариваю с Куки, подругой Клео.
— Мы все в Scene, Клео устроила вечеринку. Приходи.
Напялив одежду и убедившись, что журнал Time в заднем кармане джинсов, я плюхнулся в раздолбанное такси и поехал в центр.
Однако, спускаясь по лестнице, никаких звуков празднования я не услышал. Горстка людей слонялась по тёмным углам, одна из них — Куки.
— Ты где был? Все ждали-ждали, а теперь ушли. Клео умирает от желания увидеть тебя.
— Где она? — скрыть резкость не удавалось.
— Ты найдешь её в баре за углом.
Я взял адрес, направился в бар и быстро его нашел. Обычный длинный бар в стиле «налей-ка ещё одну, Джо»: одинокий бармен за стойкой да пара людей. А вот и она. Клео и какой-то парень, длина волос которого ясно давала понять, какая у него профессия. Они были увлечены разговором. Когда она случайно оторвала взгляд от выпивки, я поймал выражение её лица: сначала поддельный восторг, а затем ужас и неверие.
— Кит, я так рада тебя видеть!
Парень уставился на меня так, будто хотел сказать: «Ну ништяк, будет с кем потрахаться сегодня».
Ни говоря ни слова, я вытащил журнал, хлопнул им об стойку, развернулся и спокойно пошел прочь под её крик: «Это не я, это не я!».
Дойдя до двери, я оглянулся… и вышел на улицу. Говорить было не о чем, и я написал нечто вроде стихов:
Желтое такси несется над душным метро.
А в это время голубь находит пространство для полёта, избегая
Препятствий в угольном небе,
И даже если еще одна поэма потерялась на седьмой авеню,
Я не заплачу, жизнь продолжается.
На следующий день я подружился с белкой в Сентрал Парке. Затем мы оправились в Бостон на первый концерт. Пока мы мотались по аэропортау, доверчиво следуя за Стрэттом, отвечавшим за паспорта и билеты, Крис Блэкуэлл (президент Island Records) сравнил нас со стайкой цыплят, спешащих за мамашей-курицей.
— Отлично, — заорал радостно Ли Стрэтту. — Теперь мы тебя будем называть Матерью!
Я сел рядом с Матерью. Весь короткий перелёт мы читали журналы. Мне дали прочитать статью о смешении разных видов искусств. Группа под названием Elephant’s Memory недавно сыграла концерт под управлением совместителя должности дирижера Нью-йоркского филармонического оркестра Джозефа Эгера.
— Может, стоит организовать встречу с ним по возвращении в Нью-Йорк.
— Почему бы и нет? — ответил я, правда без особого энтузиазма.
Наш репертуар значительно расширился со времени прошлого визита. Мы показали всем, что и мастерство выросло, несмотря на то, что нас осталось трое; зато дух был на высоте. Мы играли «She Belongs to Me» Боба Дилана каждый вечер, начиная с первого концерта, и каждый раз играли по-разному.
Ли подружился с Тимом Хардином, и в результате я услышал «Hang on to a Dream». Сначала мне она показалась слишком меланхоличной и не слишком глубокой в аккордовой последовательности, базируясь всего на четырёх аккордах. Но решительность Ли спеть прекрасные стихи возымела действие. Песня Тима Хардина стала трамплином, с которого мы могли прыгнуть в любом направлении. Брайан «Блинки» Дейвисон начал много экспериментировать, с тех пор, как нашел средство защиты от летающих ножей. Баррикада в виде набора гонгов разных размеров подтвердила свою состоятельность; теперь он открыл для себя «эффект Доплера». Он привязывал треугольник к струне, который вращал над головой. Он как бы нашел метательный снаряд, на который можно положиться. Блинки предпочитал, чтобы получившийся эффект не называли снарядом, но так повелось с 21 декабря 1968 г. на концерте в Шеффилд Холле в Англии. Этот зал больше подходил струнному квартету, чем рок-группе с усилителями.
Ли подошел к микрофону: песня очень тонкая и личная, аудитория подтянулась ближе. Я почувствовал хорошие вибрации и готовился к соло. Ли должен спеть еще раз припев песни; она такая тихая, что мышь незаметно не прошмыгнёт. Блинки осторожно распутывает струну. Все, что от него требуется — дзынькнуть по чертовой штуке и нежно повертеть над головой… не самая важная задача.
“How can we hang on to a dream?” — пел Ли полушепотом, всей душой, нежно склонясь к микрофону. “How can it really be the way it…” Ли заметил, что слушатели как один подняли к потолку головы, и разом их опустили, как будто наблюдали вертикальный теннисный матч — динь, бах, бум, хрясь! — “…it is?”.
Блинки смотрел по сторонам как ребёнок, потерявший мяч, держа в руках маленький несчастный кусок струны. Треугольник и гонги познакомились друг с другом так изысканно, словно вся металлургическая промышленность Шеффилда утонула в большом железном баке.
Ли перевёл дыхание и заржал. Аудитория, изначально проигнорировавшая мелкий облом, последовала его примеру. Но теперь мы устоялись как трио, Блинки играет щетками и выглядит застенчивым. Всё идет хорошо, но Блинки беспокоит, куда в этот раз улетел треугольник. Короткая фортепианная каденция позволила отыскать его у стойки с гонгом. Пока Ли запевает репризу, «What can I say, she’s walking away…», Блинки быстро привязывает треугольник обратно к струне. Ли нервно бросает взгляд назад, перед тем как в последний раз спеть фразу. К его удивлению, реактивный снаряд найден и готов к использованию. Он, как и все мы, знает, что по задумке, требуется еще один «динь». Блинки поднял проблемный предмет, Ли запевает: «How we can hang on to… О, мать твою!»
Три минуты ни музыканты, ни публика не могли остановиться от смеха. До конца шоу, как только Брайан бросал взгляд на треугольник, зал грохал от смеха.
Мы устроили своё «бостонское чаепитие» и с энтузиазмом обсуждали идеи. После трёх выступлений все промахи и удачные ходы тщательно анализировались перед «Филлмор Истом» Билла Грэма, в котором нам предстояло выступать через месяц.
— Слушай, когда ты залезаешь в рояль сыграть на струнах, можешь дать мне сигнал, а то я вижу только твою задницу, — попросил Брайан.
Мы внесли в наш репертуар еще одну композицию Боба Дилана «Country Pie». Мне удалось вставить фрагменты Шестого Бранденбургского концерта Баха, так что «Пирог» получился неплох, хоть и по другому рецепту.
Блинки держал ритм, что бы ни происходило, но я часто не удосуживался предупредить остальных о своих намерениях перед началом концерта. Я не знал, что буду делать, когда выходил на сцену. Я доверял способностям Ли и Блинки и надеялся, что со своей стороны воздам им должное сполна.
Вверх в Канаду, концерт в Торонто в зале Rockpile. The Nice играет вместе проектом Брайана Оджера Steam Packet с певицей Джули Дрисколл и неким парнем по имени Род «Мод» Стюарт. В коммерческом плане они преуспели больше, выпустив кавер на песню Боба Дилана «This Wheel’s on Fire». Оджер не упустил возможности блеснуть прекрасным соло на Хаммонде. Я всегда уважал Джули Дрисколл, еще со времён T-Bones, несмотря на явное превосходство Гэри Фарра в сексуальном плане. Она была втянута в шоу-бизнес поневоле. А вот Род «Мод» (воплощение эксцентричности) размахивал шотландскими шарфами и флагами как Том Джонс женскими трусиками.
Конец пятидесятых — период массовой эмиграции на земли больших возможностей. И Канада и Австралия представляли собой хорошие перспективы для британских безработных. В Торонто уехало много шотландских семей, к сожалению банды из печально известного района Горбалз (район трущоб в Глазго — прим.пер.) тоже переселились вместе с ними. Казалось, что все они наполнили Rockpile. Шотланды и так чересчур эмоциональны, а во время автограф-сессии Джули Дрисколл как будто с ума сошли. Обычно она подписывалась прозвищем Джулс (Jools). К сожалению, фаны слишком усердно толкались под рукой, и её росчерк приняли за слово «Дураки» (Fools), видимо в ответ на их поведение. Возникший беспорядок заставил нас забаррикадироваться в гримерке и дожидаться приезда полиции.
Я получил первое письмо от Элинор. По-английски она говорила еще плохо: «Я цельный день чистил. Я ходил в прачечную и мыл рубаки. Вчира я ходил с твоей мамой в магазин и купил помойку. Дюбить тебя много. Элинор».
По возвращении в Нью-Йорк Тони Стрэттон-Смит, Мать наша, созвонился с Джозефом Эгером и назначил встречу в его квартире в центре города.
Худой жилистый человек открыл дверь и пригласил нас в своё затемнённое жилище. За бутылкой вина Джозеф рассказал, что разводится. Мать и я сочувственно кивали. В целом встреча прошла плодотворно, мы с энтузиазмом наметили разрушить стену бюрократии, окружившую святыню «классического оркестра». В конце концов Джозеф притащил тубу и сыграл Концерт Моцарта для трубы в ми миноре. Я аккомпанировал ему на фортепиано, отчаянно пытаясь доказать, в который раз, что тоже могу профессионально читать с листа.
The Nice рассчитывали закончить третий альбом в Штатах. Кроме записи живых выступлений, мы очень хотели поработать с великими джазменами из Нью-Йорка, особенно над пьесой «For Example», над которой я корпел в Копенгагене, а в последствии мы записали основу в лондонской Trident Studios. Восьмидорожечную плёнку я захватил с собой в надежде, что нью-йоркские звукоинженеры найдут время для записи моей первой аранжировки для трубы, тромбона, тенор- и баритон-саксофонов.
Сжимая манускрипт, я с дрожью в коленях вошел в студию, чтобы познакомиться с музыкантами. Пеппер Адамс на барион-саксофоне! Тот самый Пеппер Адамс, который играл на моём самом любимом альбоме «Telonius Monk at the Town Hall». Я не мог поверить своим глазам! Я моментально превратился в одного из тех истовых фанов, которые недавно начали вторгаться в мою жизнь. Я раздал ноты, написанные от руки. Трубач (забыл его имя) был мертвецки пьян, от чего остальные сильно смущались. Я не стал обращать внимание, хотя Пеппер настоятельно просил меня не платить ему. Но я был в таком благоговейном трепете от того, что такие легенды работают со мной. Вспоминая ушедших героев типа «Птицы», я чувствовал сострадание к состоянию трубача.
В Филлмор Ист мы выступали вместе с Ten Years After в качестве хэдлайнеров, но вскоре они решили выходить на сцену перед нами по причине того, что овации, устроенные нам, зачастую продолжались в время их сета. Нам удалось записать три композиции во время этих великолепных концертов: «Rondo 69», «She Belongs to Me», и «Country Pie».
Рецензии СМИ о нашем туре были одинаково положительными. Billboard написала о нашем концерте 10 апреля: «The Nice, чье непонятное название искажает демоническую взрывную атаку органа в руках преданного и гениального Кита Эмерсона — выступили во всём великолепии. Инструментальный гипнотизм настолько же могуч, как и у представителей хэви-рока, высоко уважаемых в рок-среде, терроризирующей наши чувства. Прыгая вокруг органа как неистовый машинист, выжимающий последние соки из своего паровоза, Эмерсон наказывает клавиши (кинжалами, в придачу!), и всё нутро органа воет и сотрясается. Его симфонические скоростные трипы, а именно он несёт ответственность за чёрную комедию бернстайновской «Америки», рождают гимны психоделической церкви, смеясь и спотыкаясь в стиле классической анархии «Призрака оперы». Брайан Дейвисон на барабанах и Ли Джексон на басе отлично ассистируют в разрушении мозга».
Не я не чувствовал себя счастливым. Наша популярность росла с каждым концертом, выступлений становилось больше, что означало длительную разлуку с Элинор. Должно быть, для ребят я стал настоящей занозой в заднице, что даже Тони Стрэттон-Смит предложил оплатить половину стоимости билета на самолёт, лишь бы она была рядом со мной. Но для этого требовалось две недели: ей нужна виза, поэтому мой настроение не менялось. Я решил немного поднять себе настроение. Поймав такси, я нашел магазин флагов.
— Я хочу купить американский флаг.
Продавец, бывший военный, смотрел на меня подозрительно.
— Могу я спросить Вас, зачем? — ответил он.
— Ну, я гастролирую по всему миру, и одно из моих хобби — коллекционирование флагов стран, где я бывал.
Кажется, он купился и выставил ящик с верхней полки.
— Теперь, это очень важно, если я продам его Вам, вы должны знать, как с ним обращаться. Вы знаете, как его складывают?
— Эээ… ну…
— Я покажу.
Когда он убедился, что я хорошо управляюсь с флагом и собираюсь заплатить, он дал мне ещё один совет. Флаг никогда не должен касаться земли.
— О нет, сэр, я буду очень аккуратен.
В последний вечер в Филлморе, перед тем, как откроют двери, я засунул флаг внутрь Хаммонда, чтобы никто не заметил. Шоу шло своим чередом, Элвин Ли играл со обычной скоростью сотни миль в час, и тут ко мне подошел Баз и обрушил все свое негодование.
— Ты совсем нахрен сдурел? Что делает флаг в органе? Я его вытащу на фиг оттуда! Ты нас прикончишь!
— Флаг останется там, где он лежит. Если возьмешь его или скажешь кому-нибудь слово, полетишь домой первым рейсом.
— Не верю своим ушам. Не могу поверить, мать твою! — он ретировался.
Последний номер нашего сета «Рондо» поднял всех на уши, соло лишь нарастало и нарастало. Пинок в модуль фузза добавил неистового безумия ревущему инструменту. Я запрыгнул на орган, следующий пинок достался задней крышке. Добравшись до внутренностей, звёздно-полосатый был вызволен и развёрнут, орган отправлен на пол и обёрнут флагом. Я успел поймать ужас на лицах коллег. Ли побелел, а его челюсть упала на пол. И тут аудитория ломанулась на сцену. Реакция разделилась 50 на 50: кто-то подбадривал нас, бросая окурки на сцену, настроенные патриотично были разгневаны настолько, что готовы были разорвать нас в клочья. Как бы то ни было, мы получили необыкновенный приём, а затем нас стащили со сцены. Стрэтт находился в зале и едва не заработал инфаркт.
— Это была дурацкая шутка. Ты нас всех под монастырь подведешь, дружок.
Ли с Блинки не разговаривали со мной следующие пару дней.
К черту всё, я был настроен чертовски воинственно и, чтобы доказать это, пошел вечером в клуб. Я не помню названия, но там легко можно нарваться на неприятности. Стройная брюнетка танцевала около бара и поглядывала на меня, пока я пил ром с колой. Она выглядела очень гибкой в широком смысле этого слова и, чем больше я глядел на неё, тем сильнее заводился.
— Нет, это не хорошо, — сказал я себе. — скоро приедет Элинор. Держи себя в руках.
Она заметила мой интерес и сделал шаг в мою сторону.
— Привет!
— Привет!
«Чёрт, приехали», — подумал я… и, конечно же, дело пошло.
День спустя, испытывая вину, я запаниковал, узнав, что Элинор действительно находится в пути. В полдень она прибудет в аэропорт Кеннеди. А что если я подхватил что-нибудь? Она казалась приятной, чистой девушкой, но что если? Я добрался до телефона и позвонил ближайшему доктору.
— И в чём проблема? — спросил доктор профессиональным снисходительным тоном.
— Я думаю, что мог подхватить социальную болезнь
— С вашей профессией это не удивительно… типа производственной травмы, не так ли?
Я посчитал, что отвечать на его саркастическое брюзжание не стоит.
— Что вас заставило думать, что Вы подхватили, эээ… социальную болезнь?
— Мой друг общался с той же девушкой, и у него появились выделения после этого.
— Что, она просила уйти без рекомендации?
— Послушайте, моя подруга приезжает из Англии, и я боюсь наградить её чем-нибудь.
— Вы обнаружили какие-нибудь симптомы?
— Нет ещё, но я хочу подстраховаться.
— Окей, снимите штаны и нагнитесь.
И он воткнул мне в задницу огромный шприц с пенициллином.
— Пожалуйста, с Вас 60 долларов.
Прихрамывая, я вышел на улицу и поехал на такси в аэропорт. Блин, болело не на 60 долларов, но хотя бы у чувствовал себя увереннее.
Как здорово быть снова вместе. Столько нужно наверстать, но в отеле я начал беспокоиться, что не могу нормально ходить. А что если доктор испортил ногу? Мне нужно аккуратно дозвониться до него.
— Ммм, я спущусь в холл за газетой, чтобы посмотреть, что сегодня в кинотеатрах.
— Вот здесь лежит журнал, там есть всё, что нужно, — заботливо ответила Элинор.
— Есть? Хорошо, но там нет ресторанов. Внизу продаётся журнал, в котором можно найти абсолютно всё.
— Действительно? Ну ладно.
Смахивая пот с лица, я молнией слетели вниз на лифте к телефонам в холле отеля.
— Послушайте, мне нужна помощь. Я парализован! — пожаловался я доктору.
— Успокойтесь. Может я задел нерв, но если вы примите горячую ванну и помассируете парализованную область, нога снова будет нормально функционировать. Если завтра лучше не станет, тогда приходите.
Я заскочил в лифт и вдруг вспомнил, зачем спускался вниз и помчался к газетному киоску.
Успокоив дыхание, я вошел в номер.
— Что за счет от доктора у тебя в портфеле?
Вот так вот! Я не мог больше сдерживаться и рассказал обо всём. Парни, следующий час прошел чрезвычайно тяжело.
— Нам нужен доктор как можно скорее, — сказала она, отложив спорные моменты на потом. У нас будет много времени обсудить случившееся. Возможно, мне стоило последовать совету Ленни Брюса (американского комика — прим.пер.): «Даже если вас застукали фотографы, отрицайте всё». Но исповедь больше подходила в грешном моём положении — три «Аве Марии» и, во имя искупления грехов, лови тарелки до конца жизни. Фурия в аду ничто в сравнении с брошенной женщиной! Ко времени прихода семейного доктора, моя семья рушилась. Хотя чувствительность ноги постепенно возвращалась, и я чувствовал себя лучше, отношение Элинор явственно давало понять, что понадобится много времени, для восстановления доверия.
И я заплатил за это, ребята, заплатил сполна!
Джексон — музыкант старой тяжелой школы. У него это в крови; он мало говорит о том, что не сильно связано с роком. Одевается он хиппово, что очень ему идёт: вельветовый пиджак с кожаными вставками, атласные рубашки, туфли ручной работы и, поскольку он по опыту знает, что девушки стаями вьются вокруг номеров музыкантов, трепетно относится к прикиду. Он щурится на вас через затемненные гоночные очки и дико ругается по поводу денег, которые придется заплатить за транспортировку органа обратно в Англию. Если вы встретите его с десятью друзьями в клубе Speakeasy, он купит вам выпивку.
Кит выглядит так, будто находится в другом месте, когда говорит или кто-нибудь обращается к нему. Чаще всего он молчит, и вдруг начинает рассказывать что-то, как будто эту тему обсуждают долгие часы. Он любит кожу и замшу, кожаные пиджаки с бахромой и штаны, заправляемые в сапоги с высоким голенищем. К людям и вещам, которые ему дороги, он относится очень трепетно. Он любит посмеяться, но делает это нечасто. Во время репетиций или записи он полностью сосредоточен на процессе создания музыки. Концентрация не сходит с его лица, даже если он прорабатывает пассаж в восьмой раз. Он добивается совершенства, хотя остальным кажется, что получилось идеально. Видимо, об этом он думает во время длинных периодов молчания: планирование репетиций, воплощение идей в конкретных аранжировках и звуках. Во время игры он предстает в совершенно другом образе, скорее движущей силой. Стоит ли он за инструментом или сидит, его тело полностью резонирует с музыкой, согнувшись над органом, как танцующий богомол. Его пальцы летают над клавиатурой, не пропуская ни одной ноты несмотря на бешеный темп. Эмерсона назвали Хендриксом клавишных, и хотя мне кажется, что это дурацкое сравнение, но если взять во внимание все факторы, приведшие к такому сходству, то со всей вероятностью можно сказать, что Эмерсон — действительно один из самых восхитительных музыкантов в стране.
Брайан Дейвисон также может считаться одним из самых интеллигентных (хотя и не самых эффектных) барабанщиков на земле. Его лицо часто искажено от напряжения и концентрации, когда он исполняет совершенно нелепые соло и вставки. Голова склонена, губы поджаты, когда втягивают воздух во время исполнения флэм-ролла в долю секунды между фразами, но не позволяя ритму сбиться, но и не придавая чрезмерного акцента всему незначительному.
Вне сцены Блинки — полоумный кокни. Он любит тусоваться по клубам, балдея от всего, что может заставить балдеть, и всегда в курсе всех музыкальных событий. Он любит обстоятельно говорить о группах и барабанщиках, которыми восхищается, обильно жестикулируя. Глаза сверкают, когда нужно подчеркнуть важный момент.
То был длинный десятинедельный тур, и по возвращении в Англию мы навели последние штрихи на третий альбом. Я подружился с дирижером The Indo-Jazz Fusion, очень странного коллектива, смешавшего джаз и индийские раги. Дирижера звали Джон Майер, который к тому же был очень хорошим скрипачом. С ним мы сыграли довольно необычный концерт в лондонском центре искусств. Организаторы потребовали, чтобы The Nice сделали что угодно, только не обычное выступление. Блинки притащил группу своих джазовых друзей и сыграл импровизированный сет. Ли вышел на сцену и устроил сессию вопросов и ответов. Джон и я отрепетировали пятую часть «Испанской симфонии» Лало: Джон на скрипке, я на фортепиано. Мне так понравилась музыка, что я написал аранжировку, Ли — текст, и получилась «Diary of an Empty Day». Я ненавидел транспонировать, так что оригинальная тональность подразумевала, что Ли придётся выжать максимум из своих яиц, чтобы спеть высокие ноты. Всегда находились особы, желавшие помочь: прошлые или настоящие любовницы, но к сожалению, в нужный момент их никогда не найдешь.
Идея обложки для третьего альбома, озаглавленного просто The Nice, такова, что она должна выглядеть как семейный фотоальбом, с разнообразными фотографиями членов группы. Однако, когда я увидел пробные оттиски конверта, то был очень разочарован: фотографии получились чрезвычайно размытыми, в рукописном текст закрались ошибки. Когда я позвонил в записывающую компанию, новости вообще свели меня с ума. Оказывается, обложки ушли в печать.
:format(webp):mode_rgb():quality(90)/discogs-images/R-1471030-1222176175.jpeg.jpg)
По возвращении домой я был настолько зол, что проломил кулаком деревянную перегородку. Они снова сделали это: сначала выпустили сырой микс «Америки», теперь — обложка. На следующий день, все ещё в гневе, я заявился в офис Матери, который, как обычно, звонил за океан.
— Вообще-то, Тони, парням сильно не нравится обложка альбома, — проурчал Мать.
— Кто там, Колдер? Дай мне телефон! — я выхватил трубку из рук напуганного Стрэттон-Смита и выдал тираду из оскорблений, а в конце заявил, что ему следует лучше исполнять свои обязанности и указал место, куда я засуну конверт пластинки, когда он вернётся в Англию.
Неделю спустя я получил письмо от адвокатов с предупреждением, если их клиент получит новые угрозы насилия, то они подадут в суд.
Отлично! Мы начинаем войну!
Схватив контракт с записывающей компанией, Ли, Блинки и я отправились в сердце юридического Лондона, в район под названием Темпл. Там мы передали бумаги пожилому юристу в полосатом костюме. Мы объяснили ему, что хотим освободиться от контракта с Immediate Records. Мы дали время джентльмену надеть очки и внимательно изучить бумаги. Тишина давила, чтение, казалось, будет длиться вечно — мы тупо рассматривали обитую дубом комнату. Полки с книгами по юриспруденции и прочие манускрипты годами собирали пыль. Казалось, мельчайшие частицы застыли в воздухе. Спокойствие нарушал единственный луч света, пробившийся через одинокий витраж.
— И, если я правильно понял, вы подписали это? — монотонно спросил адвокат, вопросительно смотря на нас.
— Да, — ответили мы хором.
— Вы, придурки недалёкие! — ответил он нам, бросая документы на стол.
Мать пришел посочувствовать, угостив нас ужином во «Фланагане», старом английском салоне на Бейкер-стрит. Уныло мы оценивали сложившуюся ситуацию. Мы мало что могли сделать с обложкой для европейского релиза. И вдруг у Матери появилась идея.
Если мы сработаем быстро, то можем хотя бы сделать лучший вариант для Америки — предложил он.
Мы мгновенно воспрянули духом, оторвав глаза от стейка, пирога с почками и рыбы с картошкой. Блинки заметил старый викторианский плакат и провозгласил: «Всё славно, когда Мать берётся за дело» (Everything Nice as Mother Makes It).
— Вот так, — сказал Блинки. — Мать, как тебе такое?
— Идеально!
:format(jpeg):mode_rgb():quality(90)/discogs-images/R-3177753-1319240338.jpeg.jpg)
Так и получилось. Для американского релиза третий альбом The Nice назвали Everything Nice as Mother Makes It. Та же музыка, другая обложка. Группа была довольна и отпраздновала пудингом с изюмом.
The Small Faces, Эрик Клэптон и даже Род «Мод» Стюарт были подписаны на один и тот же рекорд-лейбл и так же жаловались на него. Но к тому времени, когда Эндрю Олдэм покинул здание и оказался в Боготе, Immediate Records объявила о добровольной ликвидации.
Концерт в центре искусств представлял собой истинное смешение всевозможных направлений. Промоутеры принялись организовывать подобные мероприятия. В результате The Nice поручили сочинить специальную пьесу для Ньюкаслского фестиваля искусств. Но времени для серьезного написания оставалось мало.
Последующие месяцы прошли в калейдоскопе выступлений. Любое колхозное поле, способное принести доход, рассматривалось в качестве места рок-н-ролльного действия. Корк на юге Ирландии в июле шестьдесят девятого не был исключением.
По дороге из аэропорта мы увидели пару плакатов, с помпой провозглашавших о «Перовом рок-фестивале в Корке, с участием The Nice, Yes и The Bonzo Dog Band». Однако, въехав на ужасающего вида футбольное поле, едва взглянув на лицо База, мы почувствовали, что наши худшие опасения оправдались. С нами поехало несколько важных журналистов, чтобы воочию увидеть буйство голодных ирландских рок-фанатов, но вместо этого все застряли на каком-то поле в арендованной машине. В поле зрения не было ни одного жилища, а в потенциальные зрители могли записаться только четвероногие.
