Фейерверки
Сан-Франциско сохранил дух свободы таким, каким он был в шестидесятые; бризы с Тихого океана всё так же дуют под Золотыми воротами. В столь многонациональном мегаполисе можно придумать любое новое слово для обозначения чего угодно. Дошло до того, что Сан-Франциско назвали «столицей либеральных шестидесятых», чем жители города были немало смущены. Они заменили слова «педик» и «гомик» более предпочтительными для своего климата. Вдруг сексуальная ориентация стала называться «гей», и даже полиция под определенным воздействием приняла слово в официальное обращение.
Шокировать жителей Сан-Франциско очень непросто, хотя The Nice приложили максимум усилий. Мне не хватало нью-йоркских хот-догов от Натана и фруктовых коктейлей Orange Julius, но больше всего я скучал по Клео, познакомившей меня с ними. Аудитория была правильной — люди сидели на полу, скрестив ноги по-турецки, всегда обдолбанные. Они смотрели в направлении сцены — центра активности. Даже техники выражали свои «вау» и «круто» ещё до того, как мы там показались. Фурор нам был гарантирован. Мы впитали всё самое ценное, добились успеха и вернулись домой в Англию, вдруг показавшуюся очень
маленькой по сравнению с бескрайними просторами и роскошью нашего нового жизненного опыта.
И вновь я нырнул в свою спальню в Дрэйтон Гарденс, казавшуюся теперь кукольным домиком из каталога Lego.
Журнал Disc написал 23 марта 1968 г.: «The Nice приняли в Штатах настолько хорошо, что их там ждут в мае. Неплохо для группы без хита, но если вы увидите их живьём, то вряд ли удивитесь…»
На самом деле наше возвращение в США произойдет несколько позднее. Там временем мы продолжали гастролировать по зелёной и славной английской земле (обыгрываются слова из церковного гимна «Jerusalem», записанного ELP в 1973 г. — прим.пер.). Наша репутация крепла, аудитория росла постоянно. Наш стиль диктовался цветами, миром и любовью, мыслями о хорошем, часто под воздействием определённых субстанций. Цветы, колокольчики, ароматизированные палочки играли большую роль в нашем имидже. Мы походили на передвигающиеся рождественские ёлки. Ли рядился в одеяния вельможи при дворе хана Хубилая, нацепив на шею ещё один колокольчик. Мы представляли собой полный разброс как в географическом, так и культурном плане. Когда The Nice шли по Уордор-стрит в направлении «Марки», Дэйви с Брайаном пытались конкурировать с Ли своими индийскими медными колокольчиками. Я замыкал шествие — даже без набора музыкальных подвесок (связка мелких предметов, издающих приятный перезвон, wind chimes – прим.пер.) — зато в псевдо-марокканском халате и в замшевых туфлях с кисточками. Все вместе мы были похожи на потерянное стадо горных козлов в поисках Джули Эндрюс (английская актриса — прим.пер.). «Холмы наполнены звуками… динь! дон! звяк…бряк» (из кинофильма «Звуки музыки» — прим.пер.). Лондонские таксисты качали головой, не веря своим глазам.
Наш альбом «The Thoughts of Emerlist Davjack» продолжал получать значительную долю внимания и возмущения и даже появился в нижней части английского хит-парада. Мы узнали, что одна из мамаш поколения детей цветов назвала своего ребенка Эмерлист Дэвджэк. Я переписывался с Клео; каждую неделю мы посылали друг другу письма. Она откладывала деньги, чтобы приехать ко мне в Англию.
В мае мы впервые поехали играть для итальянцев, которые придумали самую сложную в мире еду — спагетти. Им вообще не нужно особо стараться, чтобы легчайшую задачу превратить в полный кошмар. Они всегда такие.
Тур включал Traffic, Pink Floyd, Captain Beefheart, Ten Years After и The Move. Нам предстояло играть в Милане и Риме. Как мы и предполагали — это был полный хаос, особенно после сета The Move, объявлявших начало своего выступления обильной дозой пиротехники, из-за чего вся итальянская армия встала на уши, как будто началась Третья мировая война, даже без Муссолини.
Мы отправили молнию Джеку Барри, владельцу клубов Marquee и La Chasse: «Идёт дождь тчк Прошлой ночью произошёл беспорядок тчк Орган разбит тчк Барабаны вдребезги тчк Деньги украли тчк Парень нам не заплатил тчк Не можем улететь тчк Дэйви снова потерял паспорт тчк Въезд в Италию нам запрещен навсегда тчк Еще хочешь стать нашим менеджером? тчк».
Нам нужен был менеджер, пусть и не Джек Барри. Наши первые финансовые ведомости в Immediate показали, что определённые счета из отелей и дорожные расходы из американского турне удержаны из наших авторских гонораров. По нашему мнению — не справедливо, хотя в те дни это было обычной практикой. Мы считали, что расходы нужно нести совместно. Барри порекомендовал мне обратиться к джентльмену по имени Тони Стрэттон-Смит, но предупредил, чего от него можно ожидать: в лучшем случае — отсутствия желания, в худшем — полный отказ, если речь зайдет о менеджменте. Он очень сильно переживал по поводу распада своего последнего бэнда — The Koobas.
Как-то вечером в Speakeasy мне сказали, что он находится в толпе этих прекрасных людей, и я отправился на поиски. Неудивительно, но он нашелся возле барной стойки, где я и представился.
«Я знаю, кто ты!» — пророкотал он самым живым образом, хлопнув по плечу, словно старого школьного товарища. Он был похож на Орсона Уэллса, его манера говорить напоминала нечто среднее между Джеком Хокинсом и Патриком Макни из сериала «Мстители».
«Я видел вас в «Марки» и должен признать, вы меня очень впечатлили, но ваш маркетинг вообще никудышный. У бэнда нет центральной фигуры, тебе следует быть больше в центре. Если бы я был вашим менеджером…»
Мне удалось его прервать его тираду: «Об этом я и пришел тебя просить».
«Если бы… я был вашим менеджером, — продолжал он, проигнорировав мои слова. — Но я не хочу возвращаться ко всему этому снова. Группы — ничего кроме тяжелого труда и… несчастья».
Теперь я действительно хотел, чтобы он стал нашим менеджером, и продолжил его уговаривать: «Мы можем все вместе встретиться и переговорить?»
«Я должен подумать. Вот мой номер телефона. Позвони мне через пару недель».
Под влиянием Брайана Дэйвисона мы обратились к всякой «смури». Он склонялся к музыке The Doors, Фрэнка Заппы, Чарльза Ллойда, Колтрейна и звуков травы. Ли же предпочитал оказывать влияние на девушек-групи из «Марки». Я не стал спрашивать, куда подевался мой хлыст (вероятно, он стал частью антуража спальни Ли), так же, как не спросил Брайана, зачем ему понадобился набор гонгов (он благоразумно окружил себя ими, чтобы защититься от летающих кинжалов).
Взяв пример с Дюка Эллингтона, который всегда писал, учитывая особенности участников своего коллектива, я начал работу над первой оркестровой пьесой «Ars Longa Vita Brevis» (Жизнь коротка, искусство вечно… Ли немного знал латынь).
Проживание вместе с Дэйви О’Листом в бытовом плане представляло собой кромешный ад, намного хуже показанного в телесериале «Странная пара». Меня всё больше беспокоила его замкнутость и отчаянный поиск своего стиля, отличного от Клэптоновского и Хендриксовского, превалировавших в те времена. Он хотел выработать собственный стиль с маниакальной одержимостью.
Я занимал большую из двух спальных комнат в виде буквы L на втором этаже. На первом этаже кухня примыкала к ванной с туалетом, рядом с небольшим холлом. Поскольку моя комната была больше, иногда она служила, к моему ужасу, в качестве гостиной. Нередко возвращаясь домой, один или в сопровождении, я находил у себя Дэйви с его друзьями в очередном «трипе», а на моих пластинках сворачивали косяки. Остатки еды представляли собой рай для бактерий. Александру Флемингу стоило восстать из мёртвых и открыть новый вид антибиотиков. У нас в Дрэйтон Гарденс ему были бы очень рады; шестидесятые однозначно нуждались в его открытиях.
Волей-неволей мне пришлось играть роль разгневанной домохозяйки и ругать, жаловаться и убирать за Дэйви. Я решил украсить нашу кухню в стиле Дали и разлил по стенам краски разных цветов. Для полноты картины я взял банку тушенки — свой ужин — и кинул её в кипящую кастрюлю, и когда банка взорвалась, её содержимое осело на еще не высохших стенах. Я уверен, что моя картина превзошла висящие яйца Дали, хотя бы тем, что была трёхмерной.
Пристрастие Дэйви к наркотикам постепенно стало предметом жестоких шуток. Однажды он по ошибке растолок шоколадку вместе с табаком. У каждой группы той эры насчитывалось немало похожих историй, которыми иногда гордились. Мы не были исключением. В конце концов, трудно было противостоять искушениям, о последствиях мы и не думали — в общем, были очень беспечными. Наша незрелость лишь предполагала защищать свой лагерь, игнорируя настоящие проблемы. Лагерь — это всё, что у нас есть! Мы защищали лагерь! Проблемы могли быть только у других. Лечение и общество анонимных алкоголиков — полное безумие. Я не очень-то помог, видя, как Дэйви съезжал с катушек.
Он сидел в туалете достаточно долго, чтобы я из окна своей L-образной комнаты вытащил охотничий рожок и незаметно расположил раструб над сидящим обдолбанным Дэйви. Приложив губы к мундштуку, набрав полные лёгкие воздуха, я выдохнул с такой силой, что мог разбудить гончих в Ист-Гринстеде (город, расположенный в 43 км от Лондона — прим.пер. ). Этого было достаточно, чтобы он взлетел с насеста, как ракета с мыса Канаверал. Экскременты разлетелись по собственной орбите. Пришлось Дэйва соскребать с потолка — в шоке, оглушенного, запачканного. Удивительно, как он сохранил толику юмора?
«Сволочь!» — проорал он. Между нами не было никаких проблем, мы оба смеялись над смешными сторонами всего, что угодно… в те времена.
Шутка прошла, туалет был вымыт. Клео написала, что у неё накопилось достаточно денег, чтобы приехать ко мне. После нашего отъезда в её стране случилось много плохих вещей. В письмах она писала про те же грозные образы, что мы наблюдали тогда сами: один раз мы видели, как коп вытащил пушку просто за то, что кто-то не оплатил парковку. Любой с длинными волосами назывался «пидором». Когда Мартин Лютер Кинг, который не носил длинных волос, взял и рассказал людям о своей мечте и был застрелен за это 4 апреля 1968 года, я решил держать свои мечты при себе!
22 ноября 1963 г. — день убийства Джона Кеннеди навсегда останется в памяти человечества.
Я проехал пять миль из дома до церкви в своём родном городе Уэртинге с огромной пачкой нот, привязанной к раме, прицепил велосипед к перилам и вошел внутрь. В зале было 22 человека, игравших в молодежном джазовом оркестре Уэртинга. Я как обычно перекинулся кое с кем приветствиями; остальные были заняты настройкой инструментов, а дирижёр Вик Йейтс вынул палочку, взмахнул ею, предупреждая, что скоро начинаем. Наш первый тромбонист прибыл последним. Он занял своё место с выражением шока на лице, прошептав пару слов так, что только близко стоявшие могли услышать. Что бы он ни произнёс, все вокруг забеспокоились. Вику пришлось выяснить причину.
«Не уверен, правильно ли я понял, но по радио сообщили, что президента Кеннеди застрелили», — ответил тромбонист.
В зале воцарилось молчание, все пытались вникнуть в смысл слов. Кеннеди, самый молодой президент Америки, с юной и красивой женой, заслужил любовь европейцев после своей речи «Ich bin ein Berliner» (Я — житель Берлина). Мы знали, что это не так, но всем понравилось. Вряд ли его могли застрелить за это?
Молчание переросло в шум, пока Вик не вознёс палочку. «Номер 48, — сказал он. — Глен Миллер, “Amercan Patrol”». Мы усердно принялись играть свои партии.
Я помню выражение лиц родителей в свете лампы, когда я приехал домой после репетиции — всё стало понятно. Кеннеди был мёртв. Перед тем, как лечь спать, только отец смог сказать что-то существенное: «Америка — это Голливуд. Ничего удивительного, что они пытаются решать свои проблемы с стиле Джона Уэйна».
5 июня 1968 года. The Nice возвращались с концерта на острове Уайт на пароме через пролив Солент. Ещё одну дыру прожгли в достоинстве Америки, и новости распространились быстрее, чем птичка успела метнуть свою бомбу:
Бобби Кеннеди застрелен в буфете отеля.
Он что, положил слишком много соуса к мясу? На следующий день он скончался. Пару недель до этого мы начали репетировать композицию Леонарда Бернстайна «America», в основном потому, что Ли чувствовал, что она получит такой же продолжительный резонанс, как и «Rondo». Пока я смотрел на море, меня осенило. Мы должны высказать свою позицию обо всём происходящем! Если Боб Дилан и его английский аналог Донован пишут песни протеста, почему мы не можем? Мы сделаем первую инструментальную пьесу протеста! Более чистые образы симфонии «Из Нового света» Дворжака дополнят дело.
Я предложил идею группе, и через неделю мы отправились в студию «Олимпик». Эндрю Олдэм стоит со стартовым пистолетом, готовый дать нам сигнал о начале записи. Вступление церковного органа, записанное на переносной магнитофон в церкви неподалёку, было встречено Олдэмом маниакальным криком, пока он заряжал свой пистолет. От полученной записи мурашки по коже бегали, дело довершил маленький сын ПиПи Арнолд, произнесший слова Ли Джексона, слишком взрослые для трехлетнего ребёнка: «Америка обременена обещаниями и ожиданиями, но е` погубила рука неизбежного».
Я прописал сверху партию фортепиано, но у нас было мало времени на микширование. Забронированное время в студии истекло, завтра нужно ехать на концерт. Мы оставили Эндрю в студии, предварительно договорившись вернуться туда и смикшировать «Америку» в течение двух недель. Мы решили, что нашу версию стоит назвать так: «Америка: Вторая поправка», имея в виду право носить оружие.
Баз, наш роуди, возил нас по Англии вдоль и поперёк. Иногда нам удавалось поймать радиостанцию. BBC строго соблюдала директивы музыкального профсоюза, который настаивал на том, что оркестр английского радио сыграет намного лучше последние хиты. Поэтому обычной практикой считалось услышать свежие записи Beatles в исполнении эстрадного оркестра. И что за сюрприз — услышать запись «Америки» в оригинале, учитывая, что мы её не закончили.
Как это могло случиться? Конечно, нам было приятно услышать себя по радио, мы едва сдерживались, но микс был просто ужасный. Мы позвонили в Immediate за разъяснениями. Нам сказали, что Олдэм проторчал в студии всю ночь и самостоятельно смикшировал запись. Ему не терпелось выпустить её как можно быстрее. Я был взбешён, но уже ничего нельзя сделать: десять тысяч копий сингла отпечатаны и находятся на пути в магазины.
Мы старались скрывать свою злость на звукозаписывающую компанию. Мы не показывали своего разочарования от того, что случилось с Великой страной, которую посетили несколько месяцев назад. Однако, неожиданно нам выпал шанс выразить оба чувства. 28 июня 1968 года в королевском Альберт-холле состоялся концерт в честь Года прав человека и Дня свободы Южной Африки, а также в помощь Международного фонда защиты и помощи для Южной Африки.
В концерте приняли участие Сэмми Дэвис Мл., оркестр Джона Дэнкворта с солисткой Клео Лэйн, Джули Феликс, семья Альфа Гарнетта (из комедийного телесериала «Пока смерть не разлучит нас» с Уорреном Митчеллом в главной роли. В США снимут свою версию под названием «Все в семье».), а также Джонатан Миллер. Нас включили вероятно потому, что продюсера (Тед Котчефф, который много лет спустя выпустит первый Рэмбо с Сильвестром Сталлоне) убедили, что The Nice представляют собой наиболее респектабельную часть английской поп-сцены, и мы наиболее подходящие кандидатуры среди многочисленных известных групп. Даже наше название звучит благопристойней, чем «Животные» (The Animals) или «Камни» (The Stones).
Черт возьми! Как они ошибались! Я два дня перед концертом усиленно практиковался, пробуя себя в «дриппинге» (разбрызгивание краски по холсту; техника живописи — прим.пер.). Я притащил к себе в спальню большой холст и два спрея с краской (красную и синюю). Семь красных полос нарисовать оказалось легко. Пятьдесят звёзд — немного сложнее, пока я не нашёл выход. В конце концов, чтобы добиться нужной реакции и максимального эффекта, нужно работать быстро.
В самый разгар шоу я рассматриваю сцену Альберт-холла, украшенную органом, барабанами, басом и гитарой из первых рядов. Выглядело всё вполне невинно. Ко мне подошел Эндрю Олдэм и присел рядом. Я уже был с ним в плохих отношениях и то, что он сказал, не помогло.
— Продюсеру и администрации известно о твоей затее. Я бы не стал этого делать.
Я был шокирован. Вот сидит экс-менеджер одной из самых известных групп, The Rolling Stones – группы, известной тем, что они прилюдно мочились на стену бензозаправки и засовывали шоколадные плитки в интимные отверстия одной певицы. И он мне трусливо говорит, что рисование звёздно-полосатого есть что-то оскорбительное. Он продолжал говорить, что риски слишком велики, так как в зале находятся несколько известных американских генералов, и если я не отступлюсь от задуманного, то за последствия он не отвечает.
В гримерке, по мере того, как приближалась наша очередь, на меня продолжали наседать и остальные участники группы: все начали реально беспокоиться.
«Послушайте, ничего страшного. Это всего лишь картина, вашу мать. Всё понарошку», — отвечал я.
На сцене пел и танцевал Сэмми Дэвис. Настала наша очередь.
«Леди и джентльмены… The Nice!»
Выход на сцену остался в моей памяти особым моментом. Не только из-за того, что в зале присутствовали сотрудники американского посольства и генералы, но самое главное — мои родители и бабушка.
Несколько вежливых хлопков, и мы принялись играть вещи из первого альбома плюс немного импровизации.
— Браво! Браво! — кричала аудитория.
Мы полностью завоевали сердца слушателей, и, наконец, настал час последнего номера — «Америки».
Белый пустой холст находился на месте, и я поднялся по ступенькам к большому органу Альберт-холла. Мы выложились на все сто процентов, вступление из Дворжака гремело под готическими стенами сооружения; Ли, Дэйви и Брайна приняли эстафету, выдав упругий и чёткий ритм.
Мы продолжаем играть, даже лучше чем раньше. Было слышно как-то воскликнул: «Эй, а эти рок-н-ролльные ребятки действительно умеют играть!»
Дэйви начал солировать, а я принялся орудовать банками с краской. Аудитория вдруг стала понимать, что перед ними создаётся. По залу прошёлся недовольный ропот по мере того, как картина принимала законченный вид. Бэнд гремел всё интенсивнее, Брайан буквально обрушился на барабаны, дав соло Дэйви импульс к новым высотам, а Ли ещё быстрее носился по сцене.
Я бросил два кинжала в орган и оставил его в воющей предсмертной агонии, а сам подошел к звёздно-полосатому с коробком спичек. Они никак не хотели зажигаться, и тут Уоррен Митчелл предложил свою зажигалку.
