Наращивая вес в T-Bones
В тот период времени я всё еще жил с родителями. Группе я объявил, что бесценный орган нужно возвращать домой после каждого концерта. Поэтому обычно нам приходилось разгружать фургон в два часа ночи посреди микрорайона, в котором я жил. С шумом и грохотом мы заносили инструмент домой, а мама с папой делали вид, что спят у себя наверху. Орган весил 350 фунтов (около 160 кг — прим.пер.), и требовалось усилие всей команды, чтобы его занести. В два часа ночи группа редко когда бывала трезвой. Путаясь и спотыкаясь, парни налетели на пианино, находившееся в той же комнате. Шум от нас, должно быть, раздавался на всю округу.
На следующее утро мама заботливо протирала мой Хаммонд от последствий предыдущей ночи. Она стоически переносила новые шрамы, раз за разом неизбежно появлявшиеся на теле инструмента. Большой мир звал и манил, давая понять, что пришло время покинуть гнездо. Мама с трудом сдерживала слёзы, в то время как отец, казалось, всё больше и больше отдалялся от меня. Упаковав мои чемоданы, мама не выдержала, села на кровать, эмоции захлестнули её полностью. Слёзы, слёзы, слёзы. Я не знал, что делать, мне казалось, что я поступаю опрометчиво. Но я должен был это сделать, не для группы, не для себя, а ради неё и отца. Это был мой единственный шанс достичь чего-то в жизни. Я должен уехать в Лондон — центр мироздания. Думаете, я не чувствовал жалости к родителям? Конечно, чувствовал. Отец с матерью воспитывали меня, давали советы, поощряли, но стрелу рано или поздно надо выпускать. Я должен попасть в цель, обратного пути нет. Я должен попасть в цель для них, пусть это будет маленькая цель.
Клуб Cavern дал жизнь тому, что мы теперь гордо именуем «ливерпульской сценой». Неудивительно, что The Beatles завоевали юг так быстро. Cavern вонял хуже любого туалета, который мне доводилось посетить. Полной противоположностью (розами там не благоухало, но всё же) ему был клуб The Crawdaddy – видавшее вид заведение в Ричмонде, графство Суррей. На подмостках клуба родилась вся блюзовая сцена Англии. Джон Мейолл был отцом-основателем, а его Bluesbreakers выковали кадры для будущей многоликой британской рок-сцены. The Yardbirds, The Stones, Cream, Led Zeppelin и The T-Bones – все они вышли из одной конюшни. T-Bones были блюзовыми пуристами, но не возражали против сотрудничества с джазовыми музыкантами в поиске новых направлений, тем более, было куда расти.
Перед моим появлением состав T-Bones состоял из Гэри Фарра — вокал и губная гармоника, Уинстона Уезеролла на гитаре, Стю Паркса на басе и Брайана «Легза» (Длинноногий) Уокли — ударные. Я со своим 160-килограммовым Хаммондом заменил ритм-гитариста Энди МакКекни. Вскоре я привык к ночному образу жизни. Как минимум год меня посещал ночной кошмар, в котором я возвращался в банк, чтобы отработать там ещё месяц во искупление грехов. Это был яркий, очень реалистичный кошмар, и я обычно просыпался в холодном поту в своей маленьком одноместном номере в Sussex Gardens Hotel.
Отелем это было можно назвать чисто номинально. В номерах не было туалетов, поэтому безопасней и быстрей справить человеческие нужды можно было прямо в раковину в четыре утра, чем на ощупь шариться по коридору в поисках выключателя общего туалета. По утрам в порядке вещей за завтраком можно было натолкнуться на Gerry and the Pacemakers или Herman’s Hermits. У входа в ожидании своих хозяев стояли груженые аппаратурой фургоны, готовые отправиться на север, юг, восток или запад.
Мы придумывали развлечения во время бесчисленных поездок из Лондона в клубы и университеты Англии, Шотландии или Уэльса. Мы разучивали блюзовые темы, покупали книги с театральными пьесами, распределяя между собой роли, и устраивали представления прямо в тесном фургоне. «Сторож» Гарольда Пинтера пользовался особой популярностью, потому что в нём задействовано всего три персонажа. У меня был кожаный чехол от органа, на котором можно было удобно растянуться позади сидячих мест, особенно по дороге домой после выступлений. Мы кидали жребий: кто получит лучшее место (рядом с водителем), но поскольку я не трогал другие инструменты, то спал на крышке своего органа. Теперь я смело могу заявить, что жил и спал музыкой.
На второй неделе ночных выступлений в сырых и грязных клубах мой двадцатилетний организм дал сбой. Я подхватил жесточайшую простуду. Я не мог пропустить выступления, так что, потея и кашляя перед аудиторией, в конце концов схватил пачку салфеток и зашелся в сильном приступе кашля. Гэри и остальные ребята шутили и посмеивались надо мной, пока я не открыл окно и с силой выплюнул мокроту прямо в бурю, разыгравшуюся снаружи. Наступила полна тишина.
— Теперь доволен? — спросил Гэри.
— Да, спасибо, — ответил я, испытывая облегчение в носу и легких.
— Ты действительно доволен? — повторил Гэри, вынуждая меня посмотреть на него. Он глядел на меня, в то время как жирная сопля свисала с его волос до самых плеч.
— Немедленно вытри!», — проревел он.
И я сделал, я должен был!
Когда бы T-Bones ни выезжали на гастроли, Marquee оставался для нас родным домом. В четыре утра ты едешь по шоссе М1, чтобы получить свою тарелку с картошкой и бобами и побалагурить с другими музыкантами из Лондона, исповедующими такой же образ жизни. Обычно мы вползали в Лондон настолько рано, что редкие скворцы начинали свои песни, отдававшиеся эхом на пустынных улицах. Мы проезжали следом за молочниками и разносчиками газет. Бутылки с молоком и газеты, оставленные без присмотра, превосходно дополняли наш завтрак. Когда мы разбредались по своим постелям, город только просыпался.
На сцену Marquee, без предварительной репетиции, прямо из Америки прибыл Ти-Боун Уокер, собственной персоной — легендарный блюзовый музыкант, творчество которого было образцом для группы Гэри. Нас удостоили чести аккомпанировать ему, и мы вели себя как дети, старавшиеся угодить во всём. Это на самом деле был Блюз с большой буквы. Первоклассная вещь! Gary Farr and the T-Bones уже играли с Сонни Бой Уильямсоном перед моим появлением в группе, но теперь к нам пожаловал сам Ти-Боун Уокер.
«Играем в тональности соль, — кричал он нам, задавая ритм, а мы должны были быстро подстроиться. — Соло… ты!».
Ти-Боун смотрел на меня: «Ну и что ты делаешь? Фигачишь какое-то клише Биг Джона Паттона? Именно!».
После концерта он сразу же свалил: забрал свой гонорар и был таков. Нас, как аккомпанирующий состав, отвели в индийский ресторан прямо за углом отеля, где мы жили. Мы поглощали карри с жареной картошкой, а Гэри развлекал нас тем, что выпивал пинту пива за шесть секунд. Уинстон и Стюарт отстали буквально на секунду. Они много курили и поглощали всё, до чего могли дотянуться.
— Давай, попробуй вот это, — они подсунули мне горсть таблеток, похожих на леденцы.
— А что они делают?
— Не бери в голову, просто попробуй.
Я отказался и меня подняли на смех.
Перед выступлением в Marquee Стю выкурил особенно большой косяк. Мы отыграли первый номер, и Стю вдруг обнаружил, что не подключил бас к усилителю. Когда он наконец услышал себя, то так обрадовался, что стал прыгать по сцене, совершенно забыв о низких потолках. Один слишком высокий прыжок, и Стю без сознания лежит на полу. Бэнд продолжает играть. В конце концов он пришел в себя и смог играть в горизонтальной, зато статичной, позиции. Должен отметить, что Гэри был не слишком доволен. После концерта в гримерке произошла ссора, ставшая началом конца пребывания в группе Уинса и Стю. Рикки Фарр, брат Гэри, взял бразды правления группой, хотя официально не являлся менеджером. Тони Секунда официально был нашим менеджером, после того, как Джорджио Гомельски сосредоточился на The Yardbirds. Но всё-таки наше агентство регулярно отправляло нас в турне.
Это произошло в четверг, 18 ноября 1965-го года. Мне уже исполнился двадцать один год. В то время были очень популярны сборные турне. Расходы минимизировались за счет общего оборудования и одного автобуса. Главными звёздами «Марки-шоу» были Manfred Mann и The Yardbirds (с Джеффом Беком на гитаре). На разогреве выступали Пол и Брайан Райаны, а также сатирическое поп-трио The Scaffold с братом Пола МакКартни Майком. Goldie and the Gingerbreads иногда замещали Инес и Чарли Фоксов. Мне стыдно признаться, но я любил Goldie and the Gingerbreads. У них был хит под названием «Can’t You Hear My Heartbeat?»(«Разве ты не слышишь, как бьется моё сердце?»), а Марго очень посредственно играла на басовых педалях Хаммонд-органа. Наконец, список замыкали The Mark Leeman 5, чей барабанщик Брайан Дэйвисон волею судьбы в будущем присоединится к моей группе The Nice.
Вот как вспоминает Брайан тот тур:
«Манфред Мэнн и Кит обычно первыми выходили из автобуса, чтобы проверить своё оборудование. Кит тогда был еще совсем молокососом. T—Bones были в нижней части списка, но Киту не нравилось играть второстепенную роль в группе. Гэри я запомнил больше, чем Кита. Он пригласил меня к себе в гримерку и предложил выпить сидр. Я был польщен, пока не попробовал его. Я подавился и меня вырвало. Сидр смешали с метиловым спиртом!».
Manfred Mann закрывали шоу, потому что у них было больше хитов. «Doo Wah Diddy Diddy» был одним из них. «There she goes just a-walking down the street, singing…» (Вот она идет по улице, напевая…) и «Shaking her ass with her knickers round her feet, singing…» (Трусики спущены, попка апетитно покачивается, напевая… ). Наблюдая за их выступлением из зала, я никак не мог понять, почему тот же инструмент звучал громче, когда Манфред играл на нем. Добрый роуди рассказал, что видел, как Манфред убавлял громкость усилителя Leslie перед выходом T-Bones. Перед последним концертом тура я врубил орган на полную мощность, и мы затмили всех. Манфред Мэнн больше со мной не разговаривал.
Джефф Бек был неотразим. Без всяких примочек типа фазза он создавал необычные звуки на гитаре. Джефф явно разочаровался в поп-ориентированных Yardbirds. Я симпатизировал ему, тем более, что T-Bones двигались в том же направлении.
Нужно было серьёзно подумать над тем, как зарабатывать больше двадцати фунтов в неделю, которые платила нам контора. Гэри и его брат Рикки стали искать замену Уинсу и Стю. Я был в группе меньше года, и мне казалось, что всё разваливается. Газета The Argus написала 14 января 1966 года: «Окончательный разрыв между участниками оригинального состава произошел в прошлом месяце. Гитаристы Стюарт и Уинстон были уволены, их заменили два парня из Лондона. Теперь Gary Farr and the T-Bones не могут называться брайтонской группой».
Они немного перепутали: один из парней был не из Лондона, а с севера — джорди (житель Ньюкасла — прим.пер.). Он стал моим многолетним другом, Ли Джексон.
Мы с Брайаном Уокли наблюдали за переменами, инициатором которых был Рикки Фарр, смутно понимая, что к чему. Вопреки нашим музыкальным взглядам и причине, по которой я присоединился к группе, мы постепенно отходили от блюза и джаза. Когда появился гитарист Сирано — копия Пита Таунсенда, выводивший громкость усилителя за 11 децибел, это предвещало конец света. И хотя Гэри и Рикки убеждали меня, что перемены только к лучшему, я сомневался всё сильнее, когда мне пришлось обучать Сирано аранжировкам. Ли быстро схватывал и методично занимался. Он уже поиграл с Джоном Мейоллом и Алексисом Корнером, а Сирано даже не знал, что означает Am7 (малый минорный септаккорд «ля» — прим.пер.). Мне жутко надоело каждый раз объяснять структуру аккордов. Гэри с Рикки были твёрдо уверены в своём выборе. Я продолжал работать и постепенно новые T-Bones набрали форму и могли выступать. Но Брайан Уокли решил уйти из группы и вернуться в оркестр, игравший на лайнерах в морских круизах.
Обновленная команда переехала в дом на Лэдброк Гроув (район и улица в Западном Лондоне — прим.пер). Последний этаж в доме №4 по улице Кембридж Гарденс состоял из двух скромных комнат, совмещённого санузла и маленького кабинетика. В каждой комнате стояла маленькая плита, раковина и кровать. Под кроватью подразумевался матрас, брошенный на пол. Я недолго занимал кабинет, а Гэри с Ли жили в большой комнате. Совместная жизнь, по нашему предположению, должна была положительно сказаться на творчестве. Вдохновения Гэри придавал роман с домовладелицей, который по моему разумению мог принести нам пользу, если бы вдруг мы не смогли оплачивать ренту. Но это была скоротечная связь, после чего она деликатно его отшила: «Найди себе ровесницу». По-настоящему из нас так никто не повзрослел. В доме номер четыре на Кембридж Гарденс прошло наше второе детство.
У Гэри было духовое ружье. Ему захотелось увеличить его скорострельность, и он вставил капсулу твёрдого топлива в магазин ружья. После чего аккуратно щелкнул затвором, чтобы ничего не нарушить. Топливо увеличило мощность ружья на сто процентов. Мы это проверили опытным путем. Без топлива пули оставляли в металлическом ведре только вмятину. С топливом ведро было прошито насквозь. Я опробовал убийственную комбинацию на голубе, сидевшем на трубе соседнего дома. Тушка буквально взорвалась: перья разлетелись в разные стороны, а всё остальное свалилось в трубу в чей-то камин. Жалобы последовали сразу. Жители дома были возмущены стрельбой из неизвестного местоположения. Полиция начала патрулировать по улице, так что нам пришлось припрятать ружье.
Но, отложив в сторону игры и прочее веселье, мы вынуждены были искать барабанщика. Мы прослушивали кандидатов в клубе Marquee, откликнувшихся на наше объявление в газете Melody Maker. Гэри заботливо предоставил возможность мне самому решать, кого брать в группу. Но после целого дня прослушивания, ни одного достойного кандидата не оказалось. Звонка от барабанщика группы под названием The Bow Street Runners (Беглецы с Боу Стрит, главного уголовного полицейского суда в Лондоне — прим.пер.) было чересчур. Его имя Алан Тёрнер.
Барабанщиков всегда сложно фотографировать из зала, особенно если они миниатюрные от природы. Алан был маленького роста, но очень крепким парнем, и самое важное, он стал нашим спасителем. Он играл средненький шаффл, подходивший для всего. Я полностью и целиком утвердил его кандидатуру. Теперь мы снова были полноценной группой. Забронировав самое престижное время в «Марки» — субботний вечер, 9 апреля 1966 года мы выступили с группой The Sands на разогреве. Дэвид Боуи и The Buzz играли на следующий день, но в воскресенье никто не ходит по клубам, и аудитория была очень скромной.
В нашей берлоге происходило всё больше разных движений. Поток прелестных девушек в комнату Ли туда и обратно, скрипы, вздохи, сотрясавшие фундамент дома, сигнализировали либо о крайнем наслаждении, либо о нестерпимой боли.
На вечеринках всегда находились незваные гости. Ящики пива и портвейна на кухне, занятые ванны, люди на лестничных площадках. Разошедшийся Лонг Джон Болдри заставил дом ходить ходуном, пластинки гремели во всю мощь. И тут я увидел черно-белое платье с соблазнительным декольте, длинные медные волосы, спадающие на узкие плечи. Она улыбнулась МНЕ, и стала подниматься вверх по лестнице.
Схватив на кухне пиво и стараясь не ввязаться в разговор, я продолжал искать её глазами, заодно пытаясь придумать дурацкий повод оказаться рядом на лестнице в надежде привлечь её внимание. Что я тогда сказал? «Мы не можем встречаться прямо здесь». Ооо, нет, только не это!
Она не могла не заметить моего пристального взгляда, хотя никакого взгляда не было. Он просто спросила: «Чего?». Музыка орала так, что разговаривать было невозможно. Я, должно быть, мямлил что-то в ворот пиджака. По движению губ можно было решить, что я говорю нечто похабное. В мозгах всё перепуталось, когда я увидел её, но мы успели обменяться телефонами.
На следующий день, перед тем, как позвонить, я всё утро придумывал, что сказать. По будням она была занята, так как училась в школе и должна была делать уроки. Когда парни узнали про мою пассию, они были безжалостны. Они дразнили меня, напевая «Good Morning, Little Schoolgirl». Потихоньку я обретал уверенность в любовных делах, промахи в которой полностью компенсировались, когда T-Bones погрузили свою аппаратуру и поехали на очередные гастроли — на этот раз в Биарриц, на юг Франции.
Покинув паром в Кале, до пункта назначения ехать пришлось ещё десять часов. Французские бутерброды с сыром и ветчиной быстро надоели, и спорт стал единственным средством от скуки. Кто первый сломается? На полной скорости по дороге к югу от Ле Мана Гэри вылез из окна автомобиля и стал орать. Сцена справа: он вылезает из окна и проползает по крыше фургона, схватившись руками за багажник. Сцена слева: Гэри залезает в салон с другой стороны. Сирано, не желая отставать, проделывает то же самое. Вскоре вокруг нас собирается все больше машин, которых и так предостаточно на автостраде. Наш роуди, заодно исполнявший роль водителя, изо всех сил старался сохранить ровную скорость транспортного средства.
С самого начала нового состава стало ясно, что между Гэри и Сирано возникла острая конкуренция. Я предпочитал держаться в стороне, скрывая врожденную стеснительность. Я не смог приобрести такие нужные для поддержания командного духа качества, как чувство юмора и способность поддерживать беседу. Показывая своё нежелание присоединяться к развлечениям группы, я завоевал репутацию зануды. Но мне всё равно нравилась моя новая жизнь. Вот я еду на юг Франции, чтобы в течение месяца выступать в клубе, все наши расходы оплачиваются, мы играем всю ночь, днём купаемся и загораем на золотистом пляже у берегов Атлантического океана. А в это время сотрудники Ллойдс Банка, которых я покинул какое-то время назад, возможно так и смотрят на часы в ожидании окончания рабочего дня. Я лишь беспокоился о том, что моя «восьмиклассница» не дождется меня. Вскоре выходки Сирано начали досаждать и мне.
Например, было роковой ошибкой заснуть в салоне фургона. Вы рискуете нарваться на задницу Сирано у себя на лице, издающую громкий «кашель трусов» за минусом самих трусов. Если это не сработает, он мог вставить свой член или что-нибудь так же пахнущее, например увлажненный большой палец, вам в ухо. Сирано очень гордился своими гениталиями. Он с удовольствием демонстрировал их в возбужденном состоянии.
«Летят утки», — объявлял он, спуская штаны и тряся своими яйцами. «Обезьянки» производили двойной изгиб, позволяя наблюдателю насладиться видом зевающей задницы, в том время как «инструмент» зажимался между ног. Его «piece de resistance» (что-то вроде последнего пельменя в тарелке — прим.пер.) был настоящим шедевром. Натягивая мошонку на пенис, он гордо объявлял: «Последний цыпленок на прилавке».
Первый сексуальный опыт Сирано состоялся, когда ему было всего десять лет. Девочка его возраста предложила Сирано вставить его «шарики» в свою «штучку». Сирано начал с «двойки» и медленно расставил свою любимую коллекцию шаров. Когда стало понятно, что придется расстаться с «шестёркой», он подвёл черту. Сирано обнаружил, что потерял большую часть коллекции. Я полагаю, что большинство парней потеряет, получив подобное предложение. (Здесь проводится аналогия с детской игрой в «шарики», т.е. marbles — прим.пер.)
В то время был популярен фильм «Небесный Макс». Картина посвящена пилотам Первой Мировой войны, жаждавшим получить награду. Сирано учредил собственную награду. Она никак не связана со сбитыми самолетами — скорее, с самым длинным залпом пердежа. Победитель награждался вульгарным орденом «Говняный Макс», за который мы боролись изо всех сил.
Чтобы получить орден, нужно «пулеметную очередь» освидетельствовать… это обычно делал Сирано с противогазом на голове.
Ингредиенты хорошего добротного пука являются хорошо задокументированным аспектом британского быта. Некоторые утверждают, что это бобы, возможно, разбавленные пивом Newcastle Brown Ale. Что бы там ни было, нужно терпеливо сдерживать «порывы», пока не найдешь свидетеля, если ты, конечно же, хочешь получить «Говняного Макса».
Сирано любил подкалывать Ли. Иногда он его обзывал «Нанук с Севера» (документальный фильм 1922г. о жизни эскимосов — прим.пер.), иногда сравнивал с картиной Франса Халса «Портрет молодого офицера» (The Laughing Cavalier), что для гитариста, знающего всего три аккорда, весьма впечатляюще.
Дорогие мама и папа,
в настоящий момент у меня все хорошо. Нас только что сняли для французского телевидения и сфотографировали для журнала «Париматч». В воскресенье мы будем выступать на радио. Кажется, здесь мы пользуемся успехом. Мы приехали в Биарриц в фургоне, увешанным нашими плакатами. А пока мы разгружались, вокруг нас собралась толпа.
Клуб был маленьким, а наше жилье ещё меньше — всего лишь одна комната с тремя двухъярусными кроватями. Никакой личной жизни. Мы в основном играли блюзы, иногда включая в репертуар музыку Западного побережья, например «Along Comes Mary» группы The Association.
Дни были солнечными и Ли вознамерился основательно загореть. На пляже мы выкопали в песке огромную яму и, заговорив язык парню, продававшему «Beignet Abricot»(пирожки с абрикосом — прим.пер.), «помогли» ему туда свалиться, несколько дней наблюдая за перемещениями француза по пляжу с поднятым над головой подносом, полным пончиков. Для поддержания физической формы, мы стали копать глубокую яму, накрывая ее полотенцами. Приближающийся возглас «Beignet Abricot» вдруг превратился в «Beignet Abricoooooo…!», и поднос проследовал в яму вслед за владельцем. Мы были главными подозреваемыми. Гэри забрали в полицейский участок, потому что он выглядел как главарь банды. Мой первый урок был таков: любое паблисити — хорошее паблисити. Вечером в клубе яблоку негде было упасть.
Подобно арабским скакунам, неистово роющим землю копытами, мы носились по просторному пляжу, чтобы, опередив серферов, броситься в убывающую волну и быть безжалостно отброшенным обратно к берегу вновь надвигающимся прибоем. Было здорово, но я сильно скучал по моей подружке-школьнице. Я не мог звонить ей по телефону, поэтому обходился открытками. Поздно ночью после отбытия группы из клуба с «les девушками» я обнаружил бутылку скотча и уселся за пианино, переполненный аккордами страсти, пока не вырубился. Классический сценарий — сигаретный туман бездвижно застыл в воздухе, стулья покоятся на липких столах, а ночные духи вылезли из своего укрытия в поисках последнего пристанища.
Меланхолический пейзаж, он был бы более понятным, если бы я проявил зрелость и уважение к употребляемому напитку. Кое-как я дополз до нашей комнаты, и, что удивительно, комнаты двоились и троились в моих глазах. Вместо шести, в комнате вдруг стало целых двадцать четыре кровати. Плюхнувшись на одну из них, я почувствовал, что попал на американские горки. Попробовал закрыть глаза — стало только хуже. Я перевернулся, и голова безвольно свесилась вниз, и это позволило организму избавиться от отравы. Когда ребята вернулись, пол был уделан, а я лежал в отключке. Они были безжалостны, но справедливы и заставили меня подняться и убрать это безобразие.
Я написал бесчисленное количество писем, пока в них не отпала необходимость — мы ехали домой. У меня был шанс укрепить наши отношения.
Невинность первой любви нужно бережно ограждать от суровой действительности. Отсутствие опыта в подобных делах вынуждало меня быть осторожным и сдерживать примитивные порывы тела. Я был старомодным в ухаживании. Сгребая жалкие гроши моего еженедельного жалования, я приглашал подружку на прогулку по площади Пикадилли, затем мы шли в кино, а после я отвозил её на метро домой. Иногда она приглашала к себе в дом в тенистом пригороде Лондона Ричмонде. Её родители с подозрением смотрели на меня. В редкие моменты уединения мы неловко тискали друг друга, но время проходило слишком быстро, и мне нужно было уезжать. Мои бедные яйца распирало, и вряд ли они вынесли бы ещё один день такого наказания. Мне выпал шанс взять на пробу её невинность в новой комнате, куда я недавно переехал из крошечной каморки. Но как только я приступил, раздался стук в дверь: судя по звукам из соседней комнаты, у Ли там точно проходило не чаепитие. Меня начали одолевать наихудшие опасения, когда она направилась открывать дверь. Раздался пронзительный вопль, и дверь резко захлопнулась. Я вышел посмотреть, что там. Голая девушка, в истерике, была пристегнута к стулу — ремни перетягивали грудь. Тем не менее, ей явно это нравилось. Спасибо, Ли, за заботу.
Было нелегко убедить родителей взять её с собой на наш концерт, и что ей там будет безопасно. Я клятвенно заверил их, что буду вести себя как истинный джентльмен и, вот — мы подъезжаем к её дому в самом конце улицы. Она робко залезла в наш фургон, но парни встретили её очень дружелюбно. Все, кроме Сирано: «Хммм, тебя редко увидишь с белой девчонкой, Кит».
Но наши отношения были обречены. В последний раз, поцеловав её на прощание, я в полном отчаянии покатил свои переполненные мешочки обратно на Кембридж Гарденс. Войдя в дом, я постучался к Ли и попросил его поделиться с любой девчонкой, бывшей у него в тот момент. Ли неохотно выдад одну, и мы проследовали ко мне в комнату. Она улеглась на кровать, и долго ей ждать не пришлось. Как только я кончил, она смылась обратно к Ли. Думаю, она толком не поняла, что произошло.
На следующее утро, отправляясь в Манчестер, я чувствовал себя настоящим жеребцом, наконец выбившемся в элиту. Теперь я мог бы на равных с остальными.
— Надеюсь, у нее нет трипака, — сказал Сирано.
— А что это?
Сирано подробно объяснил мне симптомы болезни.
«Они засовывают штуку, похожую на зонтик, тебе в пенис и медленно тянут обратно, чтобы взять на анализ выделения. Затем, в зависимости от того, гонорея это или сифилис, они каждую неделю буду колоть твой зад большими иглами, и ты в жизни больше не сможешь бухать».
Моя челюсть упала на пол, а член едва не втянулся обратно. От природы я мнительный, поэтому в течение двух последующих недель, я постоянно бегал в туалет осматривать своего бедного друга на предмет фатальных симптомов. Три недели спустя я с облегчением вздохнул: симптомов не было. Я стал умнее.
The Who в то время переживали период саморазрушения. Поп-арт, как его называли, провозгласил своими цветами красный, белый и синий — цвета Юнион Джека. В моде были угловатый черной-белый дизайн и мишени в «яблочко». Именно так я оформил свою комнату. Тем временем группа завела пса, которому дали кличку Косяк. Ли предлагал назвать его Хайнц, как кетчуп. Но первая кличка закрепилась, и Косяк стал талисманом группы. Мы решили придать ему индивидуальности, чтобы выделить из общей собачьей массы. Покрасить в поп-артовые цвета предложил Тони Секунда — недолго пробывший нашим менеджером. Раздобыв краски, мы затолкали бедного Косяка в ванную, чтобы сделать ему правильный имидж. Это было очень непросто: Косяк постоянно стряхивал краску, часть из которой попадала на стены. Мы оповестили СМИ и впервые в жизни Косяк попробовал, какова на вкус слава, когда прошелся с высоко поднятой головой по Портобелло Роуд под щелканье камер.
