Big in Japan
(шутка в среде музыкантов, высмеивающая группы, не добившихся большого успеха в Европе и США, зато я Японии имеющих солидную массу поклонников, что не считалось тогда кошерным — прим.пер.)
Павильон на Пиккадилли представлял собой маленький кинотеатр, смотрящий сверху на статую Эроса. Он расположен прямо в центре площади и раньше в н`м никогда не выступали рок-группы. EG Management здорово потрудились, чтобы мы могли использовать величественный фасад здания, где зажгутся наши имена наряду с рекламой и театральными премьерами. Coca Cola, «Мышеловка» Агаты Кристи, Panasonic и мы — Emerson, Lake and Palmer. В Лондоне есть и другие места, типа Эрлс Корта, Олимпии или Уэмбли, но они считаются «сараями» из-за ужасной акустики и неудобных сидений. Павильон едва вмещает 800 мест, но счастливчики попадут в очень уютную обстановку.
Для нас, музыкантов, это словно попасть в маленькую пепельницу, обозреваемую со всех сторон. Любой желающий может нагнуться и вытащить нас со сцены пинцетом.
Играть два шоу в день три дня подряд непросто. Во время одного из них некто по имени Патрик Мораз умудрился миновать охрану и разыскать в лабиринте лестниц мою гримёрку. Он тогда никому не был известен. Патрик рассказал, что приехал в Лондон, чтобы найти работу и стать известным. Что ж, если он сумел пробраться ко мне, то однозначно пойдёт далеко.
Я смутно вспомнил, что встречал Патрика на концерте в Цюрихе. В баре отеля я играл на пианино, и Патрик присоединился ко мне. Меня тогда впечатлило его знание джазовых аккордов, и он очень хорошо импровизировал. А теперь он устроился в так называемой гримерке и спрашивал, что делают сейчас Ли с Брайаном. Я расценил это как нежелательное вторжение в личное пространство. Но скрыл раздражение и старался вежливо отвечать на его вопросы. Насколько я знал, Ли собрал состав Jackson Heights, а Брайан — Every Which Way.
Я благополучно забыл данный эпизод, пока около года спустя мне не позвонил Ли. Он, Патрик и Брайан играли вместе. Они заключили контракт с компанией Тони Стрэттон-Смита, а теперь Ли спрашивал, могут ли они использовать имя The Nice? Я оценил тот факт, что Ли позвонил спросить моего разрешения. Он знал, что я лично зарегистрировал название, но всё же предпочел позвонить.
— Патрик — очень хороший музыкант. У него есть свой собственный стиль. Думаю, что это здорово, что вы играете вместе, но уверен, что Патрик не обрадуется, если его начнут вызывать играть «Рондо». Он наверняка захочет нечто другое.
На мою сентенцию ответа не последовало, а я, чуток помолчав, продолжил: «The Nice были, и всегда будут, тобой, Брайаном и мной». Подумав, я добавил и Дэйви.
— Ладно, — ответил Ли, не обратив внимание на упоминание Дэйви. — Я всего лишь хотел спросить. Наверное, мы возьмём другое название.
Мы положили трубки. Я ещё больше зауважал своего друга.
С неудовольствием я узнал позднее, что клавишник (Патрик) новой группы Ли Refugee покинул моих приятелей и присоединился к Yes. Ли с Брайаном пришли на репетицию, чтобы буквально увидеть, как всё оборудование Патрика исчезло. Никто их не осудит за то, что у них появится комплекс по поводу клавишников.
Ли и Брайан не заслуживали второго облома.
Тонкая бледная линия подчеркивала регулирующие ручки студийного пульта. Она не столько обозначала позиции регуляторов микшера, сколько микшировала позиции регуляторов. Такая же полоска пролегала у Грега под носом. Ему было весело, а музыка расплачивалась за это.
Композиции «Trilogy» требовалось соло в 6/8, сразу после слов Грега «… and wake up with the sunshine pouring right down where you lay» (просыпайся с лучами солнца, освещающими твоё ложе). Я продумал соло, но когда дело дошло до записи, ничего не вышло. Около полуночи Мини-Муг был подключен, баланс сведен, место на дорожках выделено. Осцилляторы синтезатора оставались такими же чувствительными, склонными не соглашаться с выбранной вами тональностью или же изобретать новую гамму, от которой большинство восточных музыкантов сморщили бы нос.
Со второй попытки соло получилось и по настоянию Грега мы перешли к наложению фортепианной партии. До двух ночи всё было нормально, пока я не попросил прослушать записанное. В то время, как плёнка отматывалась, Грег и Эдди затянулись косячком, нюхнули разок, выпили по коньячку и наконец нажали на ”Play”. Я расслабился и начал с нетерпением слушать. Я хотел услышать вещь целиком во всём великолепии стерео-звука и ближе к соло был натянут, как струна. Вот оно! Я был так горд. Но вместо соло наступила тишина, ничего. Невероятно сложно описать, каково слышать пустоту в два часа ночи: ощущения несколько глубже, если бы вы слушали пустоту в два дня, когда на улице светло.
— А где соло?
— Ммм, должно быть где-то здесь. Подожди, — пробормотал Эдди.
— Вы его, блять, грохнули, не так ли?
— Да ладно, сыграешь ещё одно, — сказал нерешительно Грег, как будто мы говорили о дюжине яиц из круглосуточного супермаркета.
— То соло — всем соло соло, ты понимаешь? — завопил я. — Если бы вы не обдолбались до усрачки, мы бы сейчас закончили альбом!
Лицо Эдди выражало нечто среднее между виной и отчаянием. Трансформация выражения лица усиливалась количеством принятого.
Ничего не оставалось, как делать новый дубль. Но в два утра ничто не заменит утерянное. Ничто, только принятие факта пустоты и подготовки к новому дублю. С ними спорить бесполезно, лучше согласиться. До сих пор я не могу спокойно слушать то соло. Полное desafinado – out of tune (имеется в виду композиция А.К. Жобима, что переводится как слегка фальшиво, нестройно — прим.пер.).
К началу 1972 года я прикупил положенный поп-звезде дом в сельской местности, игнорируя факт, что мне прид`тся два часа добираться до основного места бизнеса — Лондона. Я приобрёл коттедж раннего тюдорского периода в Уилдене, что в восточном Суссексе, с дубовыми балками и десятинным амбаром в придачу. Дом окружал сад в шесть с половиной акров, имелось четыре конюшни. Фасад довершал фарсовый сценарий. Сигары и прочее воспламеняющиеся, лучший коньяк из бокалов уотрефордского хрусталя – натуральный помещик. Я пытался вести себя, как безупречный отец, муж, но безумно цеплялся за стог сена в этой глуши, приводившей меня в уныние. Ещё никогда на меня не наваливалось столько ответственности. Всё случилось так быстро, что бутылка коньяка незаметно вползла в мою жизнь.
Приготовления Грега и Ди Энтони по заключению сделки практически завершились. Ди должен был стать нашим новым менеджером. Несмотря на наш с Карлом скептицизм, в целом картинка складывалась хорошо. Нам потребовалось время, чтобы увидеть в Ди некую привлекательную силу, несмотря на вздорный характер. Он мог найти лучшие контакты в трудные времена.
Тем временем, мой отец по-своему принял меры безопасности в окрестностях поместья, стреляя из духового ружья в белок, облюбовавших чердак. В четыре утра, он мог поклясться, они топотали как взвод пехоты по чердаку, обгладывая деревянные балки.
— Мне кажется я одну достал, — сказал отец возбужденно.
— Спасибо, папа! Но ты лучше не высовывайся, а то опять отправят на фронт.
Я купил мотоцикл. Такой, что надо. Нортон 750. Я слишком часто падал с маленькой пятидесятикубовой Хонды Monkey Bike – всё, что могли видеть таксисты, когда я проезжал мимо них на двухколёсном чуде, так только макушку. Требовалась большая громкая машина, чтобы меня было видно издалека. По дороге от Ли Джексона, рисуясь на своём семьсотпятидесятом блестящем красавце, меня развернуло на 360 градусов по гололёду. Я ударился башкой об асфальт, не успев пожалеть о ненадетом шлеме. К сожалению, поздно было и подумать о том, что голова не обладает упругостью теннисного мячика на финале Уимблдона.
Добрый парень вытащил байк из окна магазина, пригласил меня к себе в дом почиститься, глотнуть виски и доставил в больницу. Я воспользовался его гостеприимством, отказался от госпитализации и алкоголя, пока не глянул в зеркало и не увидел торчащую кость. Кость выглядело чудовищно белой, но пришлось заставить себя глядеть. Он торчала над правым глазом, как часть раковины, над которой я склонился. Лоб тоже был настолько бледным, будто его на неделю окунули в белила. Я глядел на… я глядел на череп!
И тут меня озарила идея. Я практически глядел на машину! Пришлось принять добрую порцию виски, хоть и убив тем самым несколько клеток мозга, и добрый спаситель отвёз меня в больницу.
Единственный оставшийся хирург собирался на вечеринку. Он был одет в безукоризненную белую рубашку. С неохотой ему пришлось остаться и зашить меня. В какой-то момент показалось, что кто-то пошутил, забрызгав голову красными чернилами, пока до меня не дошло, что это моя кровь. Из проткнутой артерии на рубашку хлынула хорошая такая струя. Доктор ушёл, а я лежал и смотрел на кровавое шоу, пока не пришёл другой врач и не закончил работу.
Виски сработало великолепно, я выбрал наименее подходящий момент процедуры и спросил, какой будет шрам.
— Пока похоже на букву К, — ответил новый хирург безапелляционно.
— Прекрасно! Если подумать, можно сделать Е над другой бровью. Вам не сложно?
В утешение я решил записать сольный альбом, отдав дань уважения моим кумирам. Я всегда хотел записать классическую пьесу в стиле буги «Honky Tonk Train Blues» и через великолепного барабанщика Джона Хайзмена познакомился с не менее ярким аранжировщиком Нилом Ардли. Он согласился написать партии для джаз-оркестра из двадцати человек, используя в качестве примера старые пластинки на 78 оборотов в минуту Боба Кросби и Боба Кэтса. И пока мы работали, то подумали, почему бы не записать что-нибудь ещё? Правильно, почему бы и нет?
— Я люблю Паркера. Как насчет «Au Privave»? — предложил я.
Нил впечатлился. Он любил Птицу и за неделю смог вплести почти все темы Паркера в аранжировку «Au Privave».
Нужно было записать ещё один трэк, чтобы деньги на студию не были потрачены впустую. Хайзмен предложил «Walter L», композицию Гэри Бёртона, я не возражал. Это был, в конце концов, блюз и огромное полотно для синтезатора.
Когда запись послушали в Melody Maker в марте 1972-го, то написали: «“Honky Tonk Train Blues”, классика Мид Люкс Льюиса, кажется неправильным выбором для рок-звезды и джаз-оркестра.
Но комбинация пьесы, музыканта и бэнда в результате дала нам прыгающий опус безудержного веселья; всего лишь одно из удовольствий в багаже первого сольного альбома Кита Эмерсона.
Умелая игра Кита на клавишных и динамичная мощь New Jazz Orchestra, а также искрометные барабаны Джона Хайзмена вызвали бурное веселье в студии Olympic на прошлой неделе…».
Я отложил на время соло-проект. «Trilogy» тоже заразилась рэгтаймом, благодаря композиции «The Sheriff», «Abbadon’s Bolero» представляло собой полную противоположность.
Мы репетировали, когда я настроил три осциллятора синтезатора в терцию и выдал идею. Я попросил Карла сыграть ритм болеро в четыре четверти, а не как у Равеля в шесть восьмых. Грег, довольный тем, что четвертый альбом практически в кармане, вступил чуть позднее и смеялся с Карлом, подражая Бродерику Кроуфорду в телесериале «Шоссейный патруль»: «Оставьте свою кровь в Красном кресте, а не на шоссе».
Да! Смешно, подумал я, но тут что-то есть. Я решил сделать аранжировку, основываясь на оркестровке «Болеро» Равеля.
«Trilogy» вышла в июле, а Грег как обычно не горел желанием исполнять её на сцене. Какое-то время мы играли «The Endless Enigma» целиком, нам вежливо аплодировали, пока он не поставил на ней крест, апеллируя, что она не идёт так же хорошо, как наш обычный материал. Я протестовал и пытался убедить его, что наш «обычный материал» стал таковым посредством последовательного живого исполнения. «Trilogy» не самая лёгкая пьеса для концертов, но я надеялся, что нежелание вызвано не страхом неспособности сыграть её живьем. Я и Карл любили принимать вызов, а Грег не всегда был доволен.
На каждом концерте освещение было неправильным, мониторы слишком громкими или слишком тихими. Может, сменить тональность, чтобы пелось легче? Несмотря на все протесты, «Trilogy» из шоу убрали.
Намёки на моё недовольство заметила пресса, хоть мы и тактично пытались рассеивать слухи о распаде. Они сделали своё дело, подразумевая, что один из музыкантов планирует сольный альбом и говорит остальным «Прощайте». Слухи о расколе Эмерсона, Лейка и Палмера, а также принятии нового участника доставило группе «большое удовольствие и развлечение». Марк позвонил в NME: «Эй, вы чего? Распад? Группа счастлива, как никогда!».
Тогда было престижно работать с американским менеджером (особенно сварливым, который, как я надеялся, смог бы приструнить бас-гитариста). Настоящий престиж пришел из Atlantic Records, которая предложила нам глобальный контракт.
Это произошло в начале семьдесят второго, когда очень скромный и тихий джентльмен появился в жизни ELP. Главным образом мы его выбрали за то, что он являлся дипломированным бухгалтером — наследство, переданное от его отца, Харри Янга, человека, которого ELP трепетно любили и уважали.
Сын Харри, Стюарт Янг, дабы самому стать менеджером, написал 2 мая 1972 года Ахмету Эртегюну, президенту Atlantic Records:
Уважаемый Ахмет,
я бы хотел поблагодарить Вас и вашу компанию за щедрость и гостеприимство во время моего пребывания в Нью-Йорке.
Касательно обсуждений по поводу глобального контракта с ELP, то после долгих раздумий решил остаться при мнении, что ваше предложение не соответствует их статусу и будущему. По этой причине и с глубочайшим сожалением я должен продолжить переговоры с другими звукозаписывающими компаниями, результаты которых меня вполне удовлетворяют.
Тем не менее, из-за отношения ребят к вам, я не стану заключать контракт с другой компанией до того, как вы официально откажетесь. Если у вас будут какие-либо замечания или предложения, пожалуйста свяжитесь с Алланом Арроу или Джоном Гроссом, отвечающих по данному вопросу; они полностью в курсе происходящего.
С наилучшими пожеланиями,
искренне ваш,
Стюарт Янг
Если Стюарт и производил впечатление застенчивого малого, даже стеснительного, в бизнесе он был поразительно агрессивным.
Такой поворот событий произвёл на нас впечатление, и мы даже заговорили о формировании собственного лейбла, который не только выпускал бы наши пластинки, но и других перспективных групп, играющих похожую музыку. Например, коллективов типа PFM и Banco из Италии. Atlantic подождёт со своим контрактом, пока Стюарт не освоится в мире рок-н-ролла, разъезжая по гастролями с такими, как ELP.
И хотя мы находились в английском топе, выигрывая почти каждую музыкальную награду, я не чувствовал себя уютно. «Картинки с выставки» номинировалась на Грэмми в категории «Лучшее инструментальное исполнение с вокалом в области поп-музыки, рока и фолка», но я с любовью вспоминал поездки с The Nice в видавшем виде фургоне на север Англии, чтобы играть в мрачных и замызганных клубах. Я скучал по тем временам, хотя и летал по миру первым классом, играл на забитых до отказа стадионах, жил в пятизвёздочных отелях. Это однозначно не было блюзом. После очередной рюмки коньяка я становился полным пофигистом.
Джерри Гудмен, скрипач из Mahavishnu Orchestra назовёт меня «мистер Курвуазье» (Курвуазье — марка коньяка — прим.пер.), когда мы вместе выступали на фестивале Mar Y Sol в Пуэрто Рико. Жизнь в дороге предсказуемо превратилась в сплошные мужские забавы.
Глотать из бутылки круто, даже на сцене. Только рок-звезда может позволить себе это, наряду с игнорированием брака, родителей, прошлого; упоминать будущее не считалось крутым. В моменты неясности и даже полной ясности бутылка коньяка прочно заняло место в моей жизни, как на сцене, так и за её пределами. Бутылка на сцене стала частью моего арсенала. Я никогда не отрицал её существование, она была там, и всё. Она вызывала аплодисменты, когда в середине соло на фортепиано, играя левой рукой остинато, я протягивал руку и делал глоток прямо из горла. В моменты творческого подъёма «мистер Курвуазье» иногда появлялся, иногда нет, но я никогда-никогда не отменял концерт из-за подпития или похмелья! Такая привилегия, если можно так назвать, оставлялась только на частные случаи. Если я когда-либо и чувствовал себя виноватым, то только из-за дряни, что я ел, но никак не из-за пития.
В середине американского тура, в начале 72-го, я решил стать вегетарианцем. Первые дни я чувствовал себя в приподнятом настроении, лучше думал, особенно в импровизациях. Но когда дёсны разбухли, меня никто не мог убедить, что подобная реакция типична для тех, кто прекратил есть мясо. «Это токсины выходят из тебя», — кто-то сказал. Я мог глотать только суп.
— Вот, наложи на дёсны, — расщедрился Грег, протягивая пол-грамма кокаина. — Он является природным анестетиком.
Был ли кокаин с примесями или нет, я не могу сказать. Всё, что я знал, так это, что у меня теперь не только разбухшие дёсны, но и язвы в горле, я не мог глотать даже суп. Я слабел от недостатка питания, и в конце концов в Дэйтоне, штат Огайо, позвонил на ресепшн отеля с просьбой прислать доктора.
— Зачем вы хотите стать вегетарианцем? — спросил доктор. — Примите болеутоляющее и закажите приличный завтрак.
Я взял таблетки и заказал яйца, бекон и сосиски, чувствуя себя неудачником в деле приверженности к здоровой пище. Удивительно, как хорошо еда пошла и как вкусно после двух недель кроличьей пищи; но я почувствовал себя несколько странно. Внизу нас ожидал лимузин, чтобы доставить в аэропорт. Я уселся рядом с водителем. Пока мы ехали, я смутно чувствовал, что позади сидит Грег, но тело отказывалось двигаться. Когда мы въехали в зону отправления аэропорта Дэйтона, чтобы лететь в Чикаго, я был парализован. После того, как все вышли, мне удалось сказать о проблеме Грегу. Подкатили кресло-каталку, меня пересадили на неё и бесцеремонно повезли к самолёту на глазах у других пассажиров, как ещё одну жертву рок-н-ролла.
По прилёту в Чикаго лучше не стало. Лежа на кровати в номере отеля, я со слезами на глазах сообщил тур-менеджеру, что не смогу играть сегодня. Тут же примчался Ди Энтони.
— Давай, ты сможешь! Они тебя ждут. Зал забит до отказа.
— Нет, нет. Я не могу двигаться.
— Послушай, — сказал Ди и выдал ободряющую речь, будто Тамба Бэй может выйти и побить Даллас.
— Но я не могу двигаться.
Ди не слушал.
Сценарий напоминал воспроизведение оригинального фильма «Звезда родилась» (1937 г. — прим.пер.).
— Тебе и не надо двигаться, — в конце концов решил Ди, делая ударение на «не надо». — Мы вынесем тебя на сцену и посадим за пианино. Нет проблем! Они любят тебя!
В бессилии я ждал выхода за кулисами. Действие обезболивающих притупило чувство стыда от того, что меня внесут или унесут со сцены. Выход объявили и, обхватив помощников обеими руками, я выполз на сцену, словно зомби. Оживляющий эффект благодарной аудитории помог сыграть ноты как требуется. Они могут, и делают, чудеса, как в этот раз. Мы сыграли необычный концерт.
В том году аншлагов было немерянно. Среди них — Поконос (горы в США — при.пер.), штат Пенсильвания, где мы продолжили укреплять репутацию, сметая на пути других, например Рода Стюарта и Faces. Организаторы установили две сцены, чтобы не задерживать выступления. ELP пожелали выйти перед Родом, которого посетила та же идея, но мы выскочили раньше, чем толстый туман окутал горы. Как только мы начали играть, Род и Faces заиграли на другой сцене. Промоутеры и менеджеры впали в замешательство, выясняя, кто должен идти на сцену первым. Бригада ELP просто сделала громче звук и продолжила своё дело перед великолепной аудиторией, а за сценой развернулась баталия между менеджерами. Между тем, туман становился гуще и гуще. Люди на камчатке с трудом видели сцену, несмотря на мощные прожекторы, и мы предложили им подойти поближе и сесть рядом со сценой. Мы здорово отыграли и покинули сцену под град аплодисментов и впечатляющий фейерверк.
Когда я был за кулисами, барабанщик Faces Кенни Джонс врезался мне в плечо и сказал: «Мы вас отымеем». Я глянул на густую завесу в воздухе, окутавшую сцену целиком, улыбнулся и ответил: «Удачи! Надеюсь, они увидят, как вы это делаете».
Подъехали лимузины, чтобы отвезти нас в Нью-Йорк, но я не мог не справиться, как там поживают Род и Faces. Конечно, ничего не было видно, потому что их окутал туман плюс дым от наших фейерверков, но хотя бы было слышно. С довольной улыбкой на лице, я пытался смотреть из-за кулис, в то время как в дымке Род должен был показать всё своё умение. Для Рода самым важным являлась видимость. Он должен иметь контакт с залом, флиртуя с передними рядами. В этот раз не сработало, так как никто его не видел, что для меня было только плюсом. В сравнении с ним, ELP никогда осознанно не вели себя подобным образом.
Разве что, только случайно. Чтобы оценить блеск группы, не обязательно её видеть. Можно закрыть глаза, кайфануть и позволить музыке завладеть тобой.
Водитель моего лимузина попытался завладеть моим вниманием: «Мистер Эмерсон, мы должны ехать. Курвуазье ждёт вас внутри».
Я последовал за ним и по дороге в Нью-Йорк смеялся, смеялся и смеялся… Лучшая месть — жить в достатке, а я был в порядке!
глава 15, часть 2…
Оглавление
